Кирилл Чекалов - Популярно о популярной литературе. Гастон Леру и массовое чтение во Франции в период «прекрасной эпохи» [litres]

Завершается «туристическая» зарисовка вторжением острой злободневной тематики. Мы цитируем теперь русскую версию:

Его удивляло и умиляло спокойствие, которое чувствовалось во всём городе <���…> Как будто совсем недавно и не было в нем никаких беспорядков! Как будто в Александровском парке чуть ли не накануне (в оригинале «несколькими неделями ранее», то есть неизвестный русский переводчик еще больше запутал и без того неясную хронологию событий. – К.Ч. ) не расстреливали подростков, засевших на деревьях парка, как расстреливают проказливых воробьев, а здесь перед дворцом ураганный натиск казаков не оставил много трупов.

Таким образом, и в данном случае «петербургский текст» оказывается неотделим в восприятии Леру от социально-политического контекста (а конкретно – от Кровавого воскресенья). Ясно, что писатель использует здесь свой уже известный нам очерк «Впечатления от Санкт-Петербурга».

Современный французский исследователь Фредерик Сунак полагает, что в «Рультабийле у царя» возникает своеобразный параллелизм между архитектурным обликом Санкт-Петербурга и архитектоникой популярного романа:

Систематический выбор огромных, обременительных для французского взора сооружений (Зимний дворец, который затмевает Лувр, Исаакиевский собор, который затмевает Пантеон) представляется ему (писателю. – К.Ч. ) соразмерным колоссальным нарративным структурам, которые он преподносит своему читателю; обилие дворцов, мостов, колоннад, куполов, шпилей, сводов, портиков и статуй <���…> – составная часть того наслаждения, которое в романе-фельетоне возникает благодаря нагромождению разнообразных событий. Самое же главное – в глазах Леру Петербург впадает в самый соблазнительный из грехов – стилистическая гетерогенность, иначе именуемая дурным вкусом » (выделено автором статьи. – К.Ч. ).

Нам эта точка зрения при всей ее элегантности представляется спорной. Правда, о якобы дурном вкусе петербургской архитектуры писал некогда еще один знаменитый француз – Адольф де Кюстин («Петербург основан и выстроен людьми, имеющими вкус к безвкусице»; пер. В. А. Мильчиной), но его предвзятость в интерпретации всего российского общеизвестна. К тому же не менее распространенным можно считать топос о единообразии архитектурного ансамбля Петербурга – в противовес московской барочной дробности. Да и характеристика города на Неве, принадлежащая выдающемуся отечественному ученому Ю. М. Лотману – «рационалистический город-утопия» – противоречит концепции Ф. Сунака.

Изобилие утопленных в тексте цитат из прессы – особенность многих произведений Леру. При этом он, что вполне естественно, прибегает к французским газетам. Но в «Рультабийле у царя» мы сталкиваемся еще и с примером цитирования писателем русской прессы.

Мы имеем в виду эпизод, где князь Галич (ранее этот колоритный персонаж уже появлялся на страницах романа «Аромат дамы в черном», но в «Рультабийле у царя» он значительно изменяет свою идентичность и даже теряет имя-отчество – теперь Федором Федоровичем зовут Требасова; еще одна мимолетная встреча с Галичем предстоит читателю в романе «Странный брак Рультабийля») довольно точно излагает весьма популярную у советских историков биографию машиниста из Люберец Алексея Ухтомского (в книге Леру он выступает под фамилией Власов), эсера, расстрелянного семеновцами в декабре 1905 года. Кстати, Алексей Толстой в юные годы посвятил стихотворение этому трагическому событию, и это не единственный литературный отклик на смерть Ухтомского. Интересно, что Леру дает к этому эпизоду сноску, где словно бы впускает читателя в свою «творческую кухню» – при этом он искажает настоящую фамилию машиниста: «Точно такие же слова произнес перед смертью Ущевский (так! – К.Ч. ), чей подвиг удивительным образом повторяет подвиг Власова».

В русском переводе «Рультабийля у царя» рассказ князя оказался максимально сокращен: «Галич рассказывал удивленной Оното о том, как была ранена на баррикадах Аннушка и как был расстрелян в Москве ее брат» (Оното и Аннушка – артистки, на выступлениях которых присутствует Рультабийль). А вот как об этом написано в оригинале (нам поневоле тоже приходится прибегать к некоторым сокращениям):

У Аннушки был брат, механик Московско-Казанской железной дороги, которому стачечный комитет поручил вести состав, вывозивший из Москвы основных участников и руководителей революционеров. В этот момент городом овладели солдаты Требасова при поддержке Семеновского полка. Последняя группа восставших укрылась на вокзале; нужно было уезжать. На всех путях стояли пулеметы, повсюду кишели солдаты… «Я вас спасу!» – сказал своим товарищам Власов <���…> Он довел давление пара в топке до пятнадцати атмосфер, еще немного – и раздался бы взрыв <���…> Но они проехали! <���…> Две недели спустя Власов зашел в трактир в Люберцах; он не знал, что там было полно солдат. Лицо его не понравилось солдатам; Власова обыскали и нашли при нем револьвер и документы. Стало ясно, какой богатый улов им достался. Власова отвезли в Москву и приговорили к расстрелу <���…> Грянул залп; Власов продолжал стоять, целый и невредимый, скрестив руки на груди. Солдаты не хотели стрелять в него, и ему пришлось самому убеждать их выполнить присягу, повиноваться своему командиру. Тогда они снова стали стрелять, и он упал. Он глядел на сестру, и во взоре его читалась ужасная мука. Увидев, что он жив, и желая выглядеть милосердным, капитан по просьбе Аннушки прекратил его страдания, выстрелив Власову в ухо.

Следует отметить, что 15 сентября 1906 года Леру опубликовал в «Матен» статью «Одна страница русской революции», где в числе прочего повествует об Ухтомском. Но нельзя сказать, что рассказ Галича представляет собой парафраз данной статьи. Его источник иной: Галич очень точно, едва ли не дословно воспроизводит документальные сведения, относящиеся к расстрелу Ухтомского по опубликованной в газете «Русь» 30 января 1906 года статье В. Владимирова. Остается предположить, что по ходу написания романа Леру обратился к кому-то с просьбой перевести ему текст статьи на французский язык. Не исключен и другой вариант: корреспонденцию В. Владимирова могла перепечатать одна из парижских газет.

Особенно примечательна та трансформация, которой в «Рультабийле у царя» подвергается рассказ Леру «Баюшки-баю», ранее опубликованный в номере «Матен» от 2 января 1907 года. Леру формально примыкает здесь к традиции «святочного рассказа», столь распространенного в русской (и не только в русской) литературе XIX века, но трансформирует ее; перед нами образец актуальной публицистической прозы, основанной на документальном материале.