Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Троцкий заявил в своей речи, что он «предвосхитил» политику Ленина в марте — апреле 1917 года. Выходит, таким образом, что Троцкий «предвосхитил» Апрельские тезисы тов. Ленина <���…> Позвольте, товарищи, заявить, что это глупое и неприличное хвастовство. Троцкий, «предвосхищающий» Ленина, — это такая картина, над которой стоит посмеяться. Крестьяне совершенно правы, когда в таких случаях говорят: «Сравнил муху с каланчой».

В другой раз он сопоставил Ленина с Монбланом, а с «хибаркой» — дерзкого, самонадеянного Троцкого. Словом, «разбился о землю попиравший народы. А говорил в сердце своем: взойду на небо, выше звезд божьих вознесу престол мой и сяду на горе в сонме богов, на краю севера; взойду на высоты облачные, буду подобен Всевышнему» (Ис. 14: 12–14). Подобное кощунство приводит Сталина в настоящее исступление, особенно если оппонент ссылается в придачу на какие-то личные контакты с покойным учителем, как это сделал Бухарин в одной статье 1925 года. Через четыре года, сводя счеты с «ценнейшим теоретиком», Сталин припомнил ему этот грех:

Казалось бы, дело ясное: Бухарин допустил полуанархистские ошибки, — пора исправить эти ошибки и пойти дальше по стопам Ленина. Но так могут думать лишь ленинцы. Бухарин, оказывается, с этим не согласен. Он утверждает, напротив, что ошибался не он, а Ленин, что не он пошел или должен был пойти по стопам Ленина, а наоборот, Ленин оказался вынужденным пойти по стопам Бухарина <���…> Это может показаться невероятным, но это — факт, товарищи <���…> Вот вам образчик гипертрофированной самонадеянности недоучившегося теоретика <���…> Он решил, что отныне создателем, или, во всяком случае, вдохновителем марксистской теории государства должен считаться не Ленин, а он, т. е. Бухарин. До сих пор мы считали и продолжаем считать себя ленинцами. А теперь оказывается, что и Ленин, и мы, его ученики, являемся бухаринцами. Смешновато немного, товарищи.

Между тем в данном случае основатель большевизма действительно признал правоту Бухарина. Вообще нужно заметить, что к своим собственным речениям и поступкам Ленин вовсе не относился с такой гранитной серьезностью. В 1920 году, т. е. еще при жизни вождя, Луначарский свидетельствует: «Иногда формулу, предложенную им самим с полной уверенностью, он отменяет, со смехом выслушав меткую критику» [505]. А после его смерти нарком просвещения вспоминал: «Всегда он мог признать: „Ах, какую глупость сделал“» [506]. И в самом деле, уже в брошюре «Шаг вперед, два шага назад» Ленин, взывая к оскорбленным меньшевикам, заявил: «Я сознаю, что часто поступал и действовал в страшном раздражении, „бешено“, я охотно готов признать пред кем угодно эту свою вину, если следует назвать виной то, что естественно вызвано было атмосферой, реакцией, репликой, борьбой etc.». Не только при жизни, но даже после смерти правителя многие большевики, искренне его почитавшие, говорили о различных ошибках Ленина. Церковное благоговение напрочь отсутствует и в переписке самого Сталина с Каменевым в октябре 1922 года, по поводу «грузинского дела»: «Нужна, по-моему, твердость против Ильича» [507].

Мы знаем, что, когда ему нужно, генсек готов представить то или иное его положение как простой «оборот речи» или чисто ситуативную реплику, не имеющую никакого принципиального значения. Но прилюдно Сталин действует в этом отношении гораздо осторожнее, с большей, чем его соратники, настойчивостью добиваясь безоговорочной сакрализации пригодных ему ленинских текстов, которым еще предстоит подвергнуться мощному деформирующему давлению сталинской цензуры. Но такой же прагматической деформации подвергнется у него и сам образ наставника, меняющийся сообразно актуальным политическим установкам.

Эта сталинская формула, прозвучавшая в 1927 году («Заметки на современные темы»), обладает той самой амбивалентностью, зыбкостью и растяжимостью, о которой, по поводу стиля, говорилось в первой главе настоящей книги. Сталин по-евангельски провозглашает вроде бы полнейшее двуединство Ленина и партии: «Большевизм и ленинизм — едино суть. Это два наименования одного и того же предмета». Однако на деле Ленина и большевистскую партию он задним числом нередко как бы стравливает между собой, обеспечивая себе любимую третейскую позицию или солидаризируясь с одной из конфликтующих сторон. Сообразно тактическим потребностям, Ильич у него то противостоит партии, то сливается с ней. В одном случае Сталин говорит:

Ленин никогда не становился пленником большинства <���…> Ленин, не задумываясь, решительно становился на сторону принципиальности против большинства партии.

Ленин и правда без конца вступал в столкновения, порой очень резкие, с ЦК, пытаясь навязать ему свою волю [508]. Сталин напоминает об этом сразу после смерти правителя. Через несколько месяцев после того, когда Сталин в борьбе с Троцким уже располагает стабильным большинством в партийных верхах, он дает взаимоотношениям Ленина и партии противоположную трактовку — оказывается, Ленин, наоборот, охотно подчинялся коллективу:

Партия знает Ленина как примерного партийца, не любящего решать вопросы единолично («Троцкизм или ленинизм?»).

Бывает, что в противоборстве между Лениным и партией правота, согласно генсеку, остается на стороне вождя. Так случилось, к примеру, в апреле 1917 года, когда партия, после кратковременного помрачения, вынуждена была принять на себя бремя ленинской истины: «Были ли тогда у партии разногласия с Лениным? Да, были. Как долго длились эти разногласия? Не более двух недель». Но бывает и так, что права партия — «мы, практики». Когда же ему требуется приглушить расхождение между ней и Лениным, то, возвращаясь к истории с Демократическим совещанием, он плавно смягчает свой прежний антиленинский выпад: «Впрочем, это разногласие не имело актуального значения для партии. Впоследствии Ленин признал, что линия VI съезда была правильной».

Мы знаем, что в 1920 году Сталин, говоря об этом эпизоде, хвалит партию за то, что, «не послушавшись Ильича» и проигнорировав его протестующие письма, она «довела дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания», — после чего хитрый Ленин признал: «Да, вы, пожалуй, были правы».

А в 1924 году («Троцкизм или ленинизм?») Сталин уже превозносит его за ту «страстность, с которой бичевал Ленин в своих письмах фетишистов даты — 25 октября. События показали, что Ленин был совершенно прав. Известно, что восстание было начато до Всероссийского съезда Советов. Известно, что власть была взята фактически до открытия Всероссийского съезда Советов».

Так кто же тут «совершенно прав» — Ленин или партия? Все зависит от насущной тактической задачи. Безотносительно к ней в обоих случаях прав именно он — Сталин, изрекающий истину.