Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

По отношению к самой партии он мастерски варьирует два контрастных приема: первый состоит в ее сакрализации, а второй — в нагнетании покаянной темы, мотивов «греха» и «самокритики». С одной стороны, партия, вместе со своим ЦК, — это «святая святых» рабочего класса, с другой — она так же «грешна» и подвержена «ошибкам», как любая профанная организация. Он и для ее руководства сохраняет гоголевско-морализаторский тон: «Я также далек от того, чтобы считать наш ЦК безгрешным. И у него есть грешки, как у всякого другого учреждения или организации».

Иногда партия выступает у него как коллективный Ленин; иногда она с успехом заменяет его. С одной стороны, утверждается, что «вдохновителем и организатором» всех побед был Ильич; с другой (правда, в споре с Троцким, которого он стремится дезавуировать как полководца и создателя Красной армии), Сталин на XIV съезде заявляет «со всей решительностью, что высокая честь организатора наших побед принадлежит не отдельным лицам, а великому коллективу передовых рабочих нашей страны — Российской Коммунистической партии». Обожествляя эту партию, он в то же время при необходимости ограничивает ее ленинским авторитетом, как авторитет Ленина ограничивал партией. Мы помним, что она «нередко ошибается», так что Ильич «учил учить партию» на этих ее ошибках [509].

В самой ВКП Сталин без конца выкраивает все новые блоки и союзы, выдавая их за партию в целом. Идет сложнейшая, порой сбивчивая, с отступлениями и блефом, карточная игра, пробуждающая достопамятные литературные ассоциации. В партии вычленяются тройка, семерка. Останется только туз.

В 1925 году, критикуя Сталина на XIV съезде, Каменев бросил тираноборческую фразу: «Мы против того, чтобы создавать теорию „вождя“, мы против того, чтобы делать „вождя“». Сталин откликнулся гимном партийному коллективизму, заверив, что «поклонов в отношении вождей не будет»; «Если кто-нибудь из нас будет зарываться, нас будут призывать к порядку, — это необходимо, это нужно. Руководить партией вне коллегии нельзя. Глупо мечтать об этом после Ленина, глупо об этом говорить». Генсек тут хитроумно растворил проблему своего персонального вождизма в ауре демократических предостережений против вождей «вообще», к которым отнес именно своих оппонентов — самого же Каменева и Зиновьева.

Он всегда стремится к тому, чтобы выдать собственную диктатуру за диктатуру этой «коллегии», партии в целом [510]. На этот счет с генсеком солидаризировалась вся аппаратная масса, которая в ответ на каменевские попреки разразилась ритуальными возгласами: «Да здравствует Российская Коммунистическая партия. Ура! Ура!»; «Да здравствует ЦК нашей партии! Ура! Партия превыше всего!» — и затем, без всякого перехода: «Да здравствует тов. Сталин!» Так, концентрическими кругами, сама партия смыкается вокруг ее генерального секретаря, конденсируясь в его персоне.

Е. Главацкий, из хрестоматии которого я взял вышеприведенные каменевские цитаты, поступил, на мой взгляд, совершенно правильно, поставив сразу же вслед за ними знаменательное письмо, направленное Сталину рядовым коммунистом, неким Губаревым:

Оппозиция говорит, что она против создания вождя партии, а я хочу Вам сказать, что этот вождь должен быть <���…> Нужна одна фамилия, которая звучала бы так же звонко и убедительно, как фамилия «Ленин». Такой фамилией является «Сталин» <���…> Тов. Сталин же всегда говорит то, что говорит партия в целом, т. е. тов. Сталин должен и руководить, и отображать волю партии. Мы же на местах будем равнять ряды по тов. Сталину <���…> Надо… из коллективного ума, творчества, мысли брать все ценное и объединять в слове «Сталин». Ведь если говорили, что так-то и так-то говорил Ленин, то имели в виду, что Ленин олицетворял партию [511].

На запросы народного сердца Сталин реагирует все с большей отзывчивостью. Уже в марте 1926 года он говорит немецким коммунистам, что «не может быть настоящей партии там, где нет веры в вождей». В ноябре, обращаясь к оппозиционерам, вождь подчеркнуто представительствует от всей партии, витийствует от ее лица: «Партия не может и не будет терпеть… Партия от вас требует…»

Особенно выразительна в этом смысле его небольшая речь, произнесенная 8 июня того же 1926 года на встрече с рабочими железнодорожных мастерских в Тифлисе. Здесь, в родной Грузии, среди умиленных земляков, Сталин позволил себе редкую роскошь — предаться нарциссическим воспоминаниям о своем жизненном пути, протекавшем, по его словам, сперва среди кавказских, а потом среди питерских рабочих. Становление рисуется как продвижение «от звания ученика (Тифлис), через звание подмастерья (Баку), к званию одного из мастеров нашей революции (Ленинград)». Последний этап развертывался уже «под руководством Ленина», «моего великого учителя».

На внутреннее отождествление с «учителем» и направлен, безусловно, весь этот текст. Он оснащен ключевыми реминисценциями из работ Зиновьева — главного архитектора ленинского культа. В своей брошюре «В. И. Ленин», написанной еще в 1923 году, в пору борьбы с Троцким и с прицелом на предстоящее престолонаследие, Зиновьев напоминал, подразумевая прежде всего самого себя, что

тов. Ленин создал целое поколение опытных работников, старых «ленинцев», которые прошли его школу и работают, конечно, хуже, чем сам мастер , но вполне удовлетворительно, как его подмастерья.

Сталин довольно бесцеремонно оспаривает эту почтительную пролетарско-цеховую иерархию, повышая себя в чине до самого «мастера» (или «одного из мастеров»). Но еще интереснее другая его аллюзия на тогдашнюю лениниану. Согласно Зиновьеву, охотно повторявшему эту богатую мысль, Ленин

как бы говорил нам: « Я только один из передовых рабочих; мне выпало на долю большее образование и дарование; мое дело — собрать всех остальных рабочих и повести их в бой» [512].

Тот же мотив звучит в тифлисской автобиографии Сталина:

Я действительно был и остаюсь одним из учеников передовых рабочих <���…> Может быть, я был тогда немного больше образован , чем многие из этих товарищей.

Сквозь завесу официозно-пролетарского смирения и панегирики родительскому «классу» проглядывает совершенно однозначная заявка на функциональное тождество с Ильичом, которое еще претворится в полную духовную единосущность. Достаточно открыто эта претензия пробилась в конце 1929 года, когда чрезвычайно помпезно праздновалось так называемое пятидесятилетие генсека. В литературе уже указывалось, что культовым прецедентом для Сталина послужило на сей раз пятидесятилетие Ленина, отмечавшееся в 1920 году. Отвечая в «Правде» на поздравления, новый юбиляр вполне откровенно переносит на самого себя традиционный марксистско-пролеткультовский показ Ленина как вождя, по-библейски рожденного пролетариатом — или партией — «по образу своему и подобию»: