Михаил Вайскопф - Писатель Сталин. Язык, приемы, сюжеты [3-е изд.]

Борьба и сама по себе равнозначна диалектике, т. е. вечной войне противоречий, которая, в свою очередь, сводится к органическим процессам. Жизнь, пишет Сталин в работе «Анархизм или социализм?», «находится в вечном движении, в вечном процессе разрушения и созидания. Поэтому в жизни всегда существуют новое и старое, растущее и умирающее , революционное и контрреволюционное»; «всякое жизненное явление имеет две тенденции: положительную и отрицательную». (Равновесие, временное тактическое перемирие «тенденций» соответствует семантическому статусу нейтральных, а затем поляризирующихся понятий в сталинской стилистической системе.)

И тот же биологизм пропитывает сталинские представления о партии: «Как всякий сложный организм состоит из бесчисленного количества простейших организмов, так и наша партия, как сложная и общая организация, состоит из множества районных местных организаций» («Класс пролетариев и партия пролетариев», 1905). Партия, повторяет он гораздо позднее, нагнетая почвеннические тавтологии, является «организацией пролетариата, живущей живой жизнью , разрушающей старое и творящей новое» («О задачах партии», 1923). Однако и история самой партии, управляемая этим ключевым принципом, «есть история борьбы противоречий внутри этой партии, история преодоления этих противоречий и постепенного укрепления нашей партии на основе этих противоречий» (1926). Внутрипартийная органика тоже поддерживается самообновлением и уничтожением старых, отработанных клеток.

Наша партия, — говорит он на XV съезде, рассуждая о победе над оппозицией, — есть живой организм. Как и во всяком организме, в ней происходит обмен веществ: старое, отживающее, — выпадает ( аплодисменты ), новое, растущее, — живет и развивается. ( Аплодисменты. ) <���…> Так росла наша партия. Так будет она расти и впредь (1927).

В самом деле, именно так она и продолжала «расти», все более приближаясь к энгельсовскому видению жизни как способа существования белковых тел. Почти все, кто аплодировал «обмену веществ», через десять лет сделались его очередной жертвой. Литературным выражением этого финала явилось, как известно, создание «Краткого курса» по истории обновленной ВКП(б), куда Сталин включил изложение исторического и диалектического материализма: жизнь есть состояние «непрерывного обновления и развития». Немного позже, через два года после Большого террора и явно подытоживая его результаты, он распространил этот принцип на все вообще советское общество; оказывается, стихийный процесс органического развития следует всячески стимулировать.

Партия, литература, армия — все это организмы, у которых некоторые клетки надо обновлять, не дожидаясь того, когда отомрут старые. Если мы будем ждать, пока старые отомрут, и только тогда будем обновлять, мы пропадем, уверяю вас [522].

«Старое» в его глоссарии — почти всегда синоним умирающего или подлежащего истреблению. Для Сталина-революционера царская «старая Россия» обречена уже в силу своей «старческой дряблости» (1905); худшее ругательство для слуг самодержавия — не «разбойники», а « старые разбойники», так же как позднее для империалистов — « старые волки Антанты». Россия, по его словам, «разделилась на две России: старую , официальную, и новую , грядущую» (1912); со старой «покончил Октябрьский переворот, открывший тем самым эру новой жизни» (1919); вместо старого аппарата «строятся новые органы, вместо старой армии — новая армия» (1920) и т. д. Конечно, весь советский жаргон преисполнен проклятиями старому и славословиями новому миру, но у Сталина это биологизированное им противопоставление распространяется на все без исключения стороны, на все уровни, на все оттенки бытия, вплоть до науки, промышленности или вопросов кадровой политики, о которых мы будем говорить отдельно.

Речь идет, конечно, не об этических, а только об узкопрагматических установках сталинского мышления. Если все в мире движется борьбой противоречий, то эти антагонистические силы взаимосвязаны и взаимообусловлены: одна преображается в другую — или скрыто подготавливает ее победу. В марте 1917 года Сталин пишет: «Война, как и все в жизни, кроме отрицательных сторон, имеет еще… положительную сторону », — а через полгода прибавляет по другому поводу: «Корниловщина имеет не только отрицательную сторону. Она, как и всякое явление в жизни, имеет и свою положительную сторону. Корниловщина покушалась на самую жизнь революции. Это несомненно. Но, посягая на революцию и приведя в движение все силы общества, она тем самым подстегнула революцию, — толкнула ее к большей активности и организованности». Или другой пример: как раз нищета и «безынвентарность бедняцких слоев крестьянства создает в деревне особую обстановку, благоприятствующую образованию артелей и коллективных хозяйств». В письме Демьяну Бедному (1924) Сталин обобщает подобные наблюдения: «Бич засухи, оказывается, необходим для того, чтобы поднять сельское хозяйство на высшую ступень <���…> Колчак научил нас строить пехоту, Деникин — строить конницу, засуха учит строить сельское хозяйство. Таковы пути истории. И в этом нет ничего неестественного». Нет ничего неестественного и в том, что принцип диалектической обратимости реализуется, согласно Сталину, также в сфере внутренней и международной политики, во всем, что связано с революцией.

А разве иначе обстоит дело с самой партией? «Разве наша партия не есть партия борьбы ?» — восклицает он в одной из первых своих заметок. Подобно тому как «революция растет и крепнет именно в схватках с контрреволюцией» («Своим путем», 1917), партия, неустанно твердит он, «закаляется в борьбе» [523], «закаляется на тех или иных кризисах». Поэтому их необходимо создавать. «РКП(б) развивалась всегда противоречиями, и только в этой борьбе она крепла, выковывала действительные кадры. Перед КПГ, — наставляет он немецких соратников, — лежит тот же путь развития путем противоречий, путем действительной, серьезной и длительной борьбы с некоммунистическими течениями». Если противника нет, его изобретают — в этом одна из важнейших черт сталинской репрессивной стратегии.

Словом, нет худа без добра, как и наоборот: «Бывают случаи, когда тактический успех подрывает или отдаляет успех стратегический», — размышляет он в 1921 году, а спустя семь лет приходит к более широкому тезису: «Всякое завоевание… имеет и свои отрицательные стороны». Да и вообще все успехи, не раз напоминает Сталин, «имеют и свою теневую сторону» — например, пагубное зазнайство. Эту диалектику, по его мнению, часто не учитывают империалисты или их социал-демократические пособники — они не сознают, к примеру, что «процесс „оздоровления“ капитализма таит в себе предпосылки его внутренней слабости и разложения». Взять хотя бы экспансию колониализма, вроде бы выгодную империалистам: на самом деле колониализм «лишь закаляет и революционизирует эти колонии, обостряя там революционный кризис». Сходным образом на пользу СССР должна пойти любая угроза интервенции, поскольку она «создала бы величайший обруч, стягивающий всю страну вокруг Советской власти как никогда и превращающей ее в несокрушимую крепость» — и одновременно развязала бы «целый ряд революционных узлов в тылу у противников».