Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Вениамин Каверин, Михаил Слонимский, Константин Федин, Николай Тихонов, Всеволод Иванов и др.

впечатление: русская речь русская речь искажается, вульгаризируется, её чёткие формы пухнут, насыщаясь местными речениями, поглощая слова из лексикона нацменьшинств и т. д., — речь становится менее образной, точной, меткой, более многословной, вязкой, слова весьма часто становятся рядом со смыслом, не включая его в себя. Но я уже сказал, что это — процесс естественный, неизбежный и, в сущности, это — процесс обогащения, расширения лексикона, но покамест, на мой взгляд, ещё не процесс словотворчества, совершенно сродного духу нашего языка, а — механический процесс [ГОРЬКИЙ (I). Т. 25. С.141–143].

Призывая молодых советских писателей, не злоупотреблять диалектизмами и жаргонизмами, Горький в качестве одного из аргументов указывает, что тем самым они создают большие трудности для перевода своих произведений. В письме к Леониду Леонову от 8 сентября 1925 года он, в целом хвалебно отзываясь о повести «Барсуки», замечает:

Жалею об одном: написана повесть не достаточно просто. Ее трудно будет перевести на иностранные языки. Стиль сказа крайне плохо удается даже искусным переводчикам. А современная русская литература должна бы особенно рассчитывать на внимание и понимание Европы, той ее части, которая искренне хочет «познать Россию» [ГОРЬКИЙ (I). Т. 29. С. 442].

При всем том, став родоначальником советской литературы, Горький, в связи активным взаимодействием русской культуры с культурами всех многочисленных народов СССР, продекларировал тезис и расширении лексической базы современного русского языка — см., например, «Беседа с молодыми ударниками, вошедшими в литературу» (1931 г.):

Мы живём в эпоху революции, когда в язык входят новые слова. Слово «универмаг» стало обычным. Если бы вы сказали его пятнадцать лет назад, на вас бы вытаращили глаза. А сколько таких слов стало теперь! Новые слова будут возникать и впредь. Но рядом с этим не следует забывать и коренного речевого русского языка. Иногда нужно почитывать былины, сказки и вообще хорошо знать язык, которым говорит масса. В нём очень много звучного, ёмкого. Сейчас на всех участках нашей огромной страны происходит этот процесс реорганизации языка, процесс стирания некоторых слов, полного их уничтожения, появления на их месте новых слов. Наряду с этим идёт огромный процесс создания совершенно новых словесных форм, новых пословиц, частушек, басен, анекдотов и пр. Всё это нам следовало бы собрать. Через наших краеведов нужно попробовать это сделать. Вам не мешало бы последовать примеру рабкора Лаврухина: следовало бы записывать выражения, которые кажутся вам значительными своей звучностью, ёмкостью, меткостью. У нас нацменьшинства понемногу вводят свои словечки, и мы их усваиваем, потому что они удобны по своей звучности, ёмкости, красочности. В этом взаимопроникновении языков наш язык будет очень обогащён. Кроме того, мы сами, литераторы, обязательно будем заниматься созданием новых слов, словотворчеством. Это естественное наше дело — организация литературного языка. Этого требует сама действительность. В тот лексикон, которым мы сейчас обладаем, она плохо укладывается. Этот лексикон надо расширить, а также и тон надо поднять, чтобы выразить героику действительности. Это, конечно, создаётся не сразу, не в год и не в два. Относительно публицистики. Раз вас тянет к чисто художественному изображению действительности, а художественная работа — не рассказывание, а изображение действительности в образах, картинах, тогда отметите публицистику в сторону, пишите публицистику параллельно, выносите её на поля рукописи. А может быть, вам удастся сказать такую фразу, так построить её, что она вам пригодится со временем для одного из ваших героев. [ГОРЬКИЙ (I). Т. 26. С. 64].

В целом же Горький, как это с ним часто происходило в советское время, пытался занять место на двух стульях сразу. Наряду с признанием закономерности и неизбежности расширения лексической базы великорусского языка он, явно повинуясь своим внутренним душевным импульсам, одновременно выступал и как застарелый ригорист [214] В этом отношении на еще более консервативных позициях стоял старый друг и соратник, а после Революции — белоэмигрант и классовый враг, Иван Бунин. Последний, отметим, и самого Горького укорял в нелепом, на его взгляд, орнаментализме. . В статье «О прозе» (1933 г.), например, он с «классовых позиций» осудил языковые новации и эксперименты и у старого модерниста А. Белого, и у молодых — Б. Пильняка, М. Шагинян или Ф. Гладкова; статье «О языке» (1934 г.) — ударил по «Одесской школе»:

Огромную роль в деле порчи и засорения языка играл и продолжает играть тот факт, что мы стараемся говорить в Тифлисе фонетически применительно к языку грузин, в Казани — татар, во Владивостоке — китайцев и т. д. Это чисто механическое подражание, одинаково вредное для тех, кому подражают, и тех, кто подражает, давно стало чем-то вроде «традиции», а некоторые традиции есть не что иное, как мозоли мозга, уродующие его познавательную работу. Есть у нас «одесский язык», и не так давно раздавались легкомысленные голоса в защиту его «права гражданства», но первый начал защищать право говорить «тудою», «сюдою» — ещё до Октябрьской революции — сионист Жаботинский [ГОРЬКИЙ (I). Т. 27. С. 95].

В отношениях Горького с молодыми советскими писателями прослеживается все та же двойственность: с одной стороны, он, несомненно, поддерживал «племя младое, незнакомое», — писателей из объединения «Серапионовы братья», Бориса Пастернака [215] Борис Пастернак состоял с Горьким в переписке [ПЕРЕПИСКА Б. П. С.412–452], по которой можно судить о неизменно дружественном, хотя и достаточно сложном характере их взаимоотношений. На экземпляре своей книги «Девятьсот пятый год», подаренной Горькому Пастернак сделал, например, такую надпись: Алексею Максимовичу Горькому, величайшему выраженью и оправданью эпохи с почтительной и глубокой любовью. Б. Пастернак. 20.IX.27. Москва. , с которым познакомился еще в 1905 году в доме его отца художника Леонида Пастернака, и своего старого протеже по линии русско-ев-рейской литературы, видного представителя «Одесской школы» Исаака Бабеля [216] После смерти Горького Бабель говорил в беседе с корреспондентом «Комсомольской правды»: Он был моим первым и главнейшим учителем. <���…> До встречи с Горьким я не напечатал ни одной строчки и, может быть, не занимался бы литературой, если бы в течение годов меня беспрерывно и страстно не толкала его рука. Она толкала меня в течение 20 лет («Учитель». Беседа с тов. И. Бабелем//Комсомольская правда. — 1936. — № 172, от 27 июля). , а с другой, решительно выступал против их языковых новаций.