Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Вот что по поводу обрушившихся на него неприятностей сообщал сам Горький в письме к Пятницкомуот 13(26) апреля 1906 года:

Расскажу, кратко, о скандале, известном вам. Подняла его газета «World», по поручению российского посольства, подхватили уличные газеты и — пошла писать Америка! Я подогрел дело, послав в Колорадо телеграмму безвинно и незаконно арестованным двум социалистам, которых правительство очень желает повесить. Это обидело Рузвельта, который желал видеть меня в Белом доме. Обиделись и буржуа [ГОРЬКИЙ (II). Т. 5. С.171–174].

Вокруг личности Горького и Андреевой разгорелся скандал такой силы, что

нью-йоркские журналисты сравнивали <���его с> извержением вулкана <(в те дни как раз ожил Везувий)>. <���…> Журналисты рыли носом землю, докапываясь до все новых матримониальных подробностей. Горький больше не показывался на публике. «Даже сам Марк Твен, утверждает Буренин, — в ответ на наши телефонные звонки к нему вдруг занемог и скрылся из виду, а ведь только накануне он обнимал Горького и уверял его в своей необычайной к нему любви». Марка Твена тоже осаждали журналисты, но он никуда не скрывался и не отмалчивался. Он говорил, что знает о том, что в России получить развод исключительно трудно, что Горький остался с прежней женой и детьми от первого брака в прекрасных отношениях и что Екатерина Пешкова, узнав об инциденте, прислала в подтверждение этого телеграмму. Но обычай — деспот меж людей. <���…> Марк Твен известил организаторов турне, что отзывает свое согласие участвовать в кампании по сбору средств [АБАРИНОВ].

В защиту Горького из знаменитых писателей публично выступил только Герберт Уэллс, такой же заезжий гость, пребывавший в то время, что и Горький, но без сопутствующего его русскому другу [254] Начиная с 1906 г. и вплоть до последних дней жизни, Горького связывали с Уэллсом официально «очень дружеские», но на деле крайне запутанные в личном плане отношения. ажиотажа, в США. Однако уже 26 апреля в журнале «Индепендент» вышла статья социолога из Колумбийского университета Франклина Гиддингса «Линчевание Горького», в которой автор сравнивал кампанию против русского гостя со случаем линчевания в Миссури. Интересна в этой связи реакция Марка Твена, писателя и общественного деятеля разделявшего во многом филосемитские и просоциали-стические взгляды Горького. Одна из корреспондентов Марка Твена попросила его высказаться по поводу статьи Гиддингса и скандала с Горьким в целом.

Он написал ей 4 мая, что Гиддингс исказил суть дела: «Проблема возникла именно с Горьким; для Джонса или Смита это было бы чепухой. Он прибыл с дипломатической миссией, требующей такта и уважения к чужим предрассудкам… Он швыряет свою шляпу в лицо публике, а потом протягивает ее, клянча денег. Это даже не смешно, а жалко. Что касается его патриотизма, он пожертвовал высокой целью спасения народа ради пустяка. Он совершил ужасную ошибку и вдобавок отказывается ее признать. Взрослый политик должен понимать элементарные вещи» [ЧЕРТАНОВ].

По этой же причине никто из влиятельных членов американской еврейской общины, не говоря уже о Якобе Шиффе, так же не возвысил свой голос в защиту шельмуемого прессой писателя. Сложившуюся ситуацию очень точно охарактеризовал Марк Твен, сказавший по этому поводу в эссе «Инцидент с Горьким» («The Gorky Incident», 1906 г.):

Если закон в Америке уважают, то обычай свято блюдут. Законы писаны на бумаге, а обычаи высечены в камне. И от иностранца, посещающего эту страну, ждут соблюдения ее обычаев [АБАРИНОВ].

Итак, в кругах американского истэблишмента имидж Горького был достаточно очернен, но в рабочей среде, главным образом, несомненно, — русско-еврейской, популярность писателя оставалась неизменно на очень высоком уровне. Продолжали поддерживать его и некоторые свободомыслящие представители американской интеллигенции. Как вспоминал Николай Буренин:

стали приходить письма, главным образом от рабочих, которые выражали им сочувствие и предлагали приют в своих скромных жилищах. Невозможно было принять такие предложения, так как состояние здоровья Алексея Максимовича резко ухудшилось. У него появилось кровохарканье. Требовался серьезный медицинский надзор.

Среди полученных писем было письмо к Марии Федоровне одной американки, дочери известного нью-йоркского врача госпожи Престонии Мартин. Она писала:

«Я не могу и не хочу позволить, чтобы целая страна обрушилась на одинокую, слабую женщину, и потому предлагаю Вам свое гостеприимство».

Недолго думая, мы решили рискнуть, и я поехал на Статен Айленд (остров в устье Гудзона), где была городская вилла господ Мартин.

Познакомившись с миссис Мартин, произведшей на меня чудесное впечатление, я быстро с ней договорился, и на другой же день мы выбрались из-под домашнего ареста, и началась для нас новая полоса жизни в Америке.

<���…>

Миссис Мартин оказалась умной, интеллигентной и культурной женщиной. К тому же она хорошо говорила по-французски, и мы свободно объяснялись друг с другом.

Узнав от меня, из какой семьи происходит Мария Федоровна, в какой среде она росла и воспитывалась, как была избалована вниманием и с какой любовью относилась к ней московская публика, в особенности молодежь, миссис Мартин сразу прониклась к М. Ф. большой симпатией.

Горького миссис Мартин знала по английским переводам его ранних произведений. Она очень ценила его как писателя и, будучи сама писательницей, поняла, что надо прежде всего создать для Алексея Максимовича такие условия, чтобы он по установившейся привычке мог ежедневно работать и чтобы ничто ему не мешало. <���…> Желтая пресса не прекращала нападок на Горького, были даже задеты Мартины, их приютившие, и <���миссис Мартин> поместила во всех газетах следующую заметку:

«Я считаю, что нам оказана честь тем, что мы принимаем Максима и г-жу Горьких, и мы с удовольствием будем иметь их своими гостями до тех пор, пока им это нравится» ( газета «Tribune», 21 апреля 1906 г. ).

Двери виллы Мартин наглухо закрылись для всевозможных репортеров и для тех, кто попытался бы увидеть Горького без их согласия.

<���…> Наконец травля Горького и Маржи Федоровны прекратилась. Газеты получили из Петербурга сведения о Марии Федоровне, о ее дворянском происхождении, о том, что она дама «из общества», актриса столь же яркая, как Элеонора Дузе или Сара Бернар, и т. п. Большую сенсацию произвела статья в рабочем журнале «Труд», в которой, опираясь на документальные данные, разоблачалась кампания против Горького.

При необыкновенно дружеском участии четы Мартин жизнь наша вошла наконец в нормальное русло. <���…> Вскоре <���миссис Мартин> предложила нам поехать на все лето к ним в имение в горах Адирондак, на границе с Канадой. Мы согласились. Хотя Горький начал работать еще по дороге в Нью-Йорк над повестью «Мать», всецело отдаться работе он смог только в «Summer Brook» («Летний ручей») — так называлось имение Мартинов [255] Буренин Н. Е. С Горьким и Андреевой в Америке. .