Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Хотите ли вы передать привет местным евреев через наш орган печати еврейских рабочих, т. е. «Форвертс»? — спросил его редактор этой газеты.

Горький поднялся с улыбкой и выражением удивление на лице и ответил:

— Очень рад! Очень рад! Постарайтесь записать мои слова, потом я их просмотрю, чтобы я мог нести ответственность за каждое свое слово.

Так и было сделано. Тов. Горький все просмотрел и к записанному добавил несколько строчек…

..Тов. Горький говорил с тов. Гуревичем о вождях Бунда, с которыми он дружит, в основном об известном «Maксиме» [250] Речь идет о Семёне Клевзинском (род. в 1878 г.), партийная кличка «Максим» — одном из лидеров Бунда, возглавлявшем всеобщую забастовку в Риге, крупнейшую в революции 1905 г. В тот период его называли «диктатором Риги». Горький, живший с октября 1904 г. по март 1905 г. в Риге, неоднократно тогда с ним встречался. Клевзинский тоже приехал в США — через неделю после прибытия Горького. В 1907 г. он был делегатом Бунда на V съезде РСДРП. После Февральской революции вернулся в Россию. После Октября 1917 г. резко критиковал Большевиков, был арестован, но затем освобождён. В 1920-х гг. работал в советских учреждениях. Дальнейшая его судьба неизвестна. — вожде балтийской революции и балтийской республики, который играл в ней роль президента. «Он чудесный, умный и тактичный человек, — сказал тов. Горький. — Он сыграл огромную роль в этих незабываемых событиях» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 456–451].

Столь восторженная встреча при громадном стечении народа свидетельствовала и о симпатиях американских евреев к русской Революции, и о широкой известности имени Горького в США. И действительно, феноменальный успех, сопровождавший Горького в начале ХХ в., не обошел стороной Северную Америку, которая, стараясь не казаться провинциальной, быстро подхватывала европейские культурные новинки. Об уровне популярности в те годы Горького свидетельствует, например, такой маленький факт. В 1901 г. в Нью-Йорке одновременно в двух издательствах выходят два, как бы конкурирующих перевода романа Горького «Фома Гордеев». Книга, переведенная И. Ф. Хэпгуд, выпущенная издательством «Скрибнер и сыновья» («Charles Scribner’s Sons»), оказалась супербестселлером. До 1905 г. вышло 15 изданий этого перевода. Практически все произведения писателя переводились, что называется с пылу с жару, и издавались в книжной форме, журналы буквально гонялись за его текстами. Пьеса «Дачники», которую в наше время мало у кого имеется желание читать, была напечатана в популярном журнале буквально через несколько месяцев после появления по-русски. О Горьком публикуются многочисленные статьи, авторы которых не скупятся на восторженные эпитеты, в том числе и такие, как «литературный гений». При этом, однако, были критики, которые отмечали, что

Этика Горького остается слишком примитивной. Он не исповедует какого-либо оригинального учения и не предлагает всеобъемлющего решения <���социальных вопросов — М. У.> [YEDLIN. Р. 70].

Войдя в отель «Bellclaire» и:

Взглянув на реку, Горький сказал, что чувствует себя будто дома, в Нижнем Новгороде, на берегу Волги. На что один из сопровождавших его нью-йоркцев заметил, что «Новгород» и «Нью-Йорк» — почти одно и то же. Никакой конкретной программы пребывания у Горького не было, она составлялась на живую нитку. Принимавшим его литераторам удалось пригласить на обед в честь гостя Марка Твена. На него возлагалась главная надежда — ожидалось, что он если не возглавит, то войдет в комитет по сбору средств в помощь русской революции. Обед состоялся на следующий вечер после прибытия. Горький был польщен присутствием Марка Твена. Он наговорил ему комплиментов, но не забыл и о главной своей цели. «Я приехал в Америку как чужестранец, — сказал он, — и нашел среди американцев людей, глубоко сочувствующих страданиям моего народа, который борется за свою свободу — свободу, какой наслаждаетесь вы. Пришло время революции. Все, что нам нужно, — это деньги, деньги, деньги».

Марк Твен не остался в долгу и в своей речи выразил полное сочувствие русской революции. «Если мы способны построить российскую республику, — сказал он, — чтобы дать угнетенным людям во владениях царя столько же свободы, сколько имеем мы сами, давайте же займемся этим».

Обед закончился под утро. Литераторы расходились, держа в руках свежеотпечатанные номера газет с репортажем о торжестве. Правда, ни Горького, ни Марка Твена среди них уже не было. Марк Твен сказал, что должен быть в другом месте и откланялся — впоследствии выяснилось, что он торопился на международные соревнования по бильярду в «Мэдисон сквер гарден». А Горький отправился на другой обед, где, помимо него, чествовали недавно прибывшего в Америку Герберта Уэллса [251] Это был прием, устроенный Гэйлорд Уилширом в честь двух выдающихся социалистов Горького и Уэллса. .

На следующий день Горький и Андреева поехали осматривать город. За ними хвостом увивались журналисты. Буревестник восхищался увиденным. Особенно его поразил тогда только что построенный небоскреб на Таймс-сквер. «Замечательно! Замечательно! — согласно сообщению „Нью-Йорк таймс“, воскликнул Горький. — Не уеду, пока не узнаю, как воздвигли такую штуку». Вечером знатные визитеры посетили цирковое представление

<���…>

Все складывалось как будто отлично. На третий после приезда день Горький сам давал прием в своем просторном гостиничном номере. На него явились знаменитости, люди, состоявшие в Обществе друзей русской свободы[АБАРИНОВ], [SHERR. Рр. 160–190].

Но несчастье не дремало, а, как писал в «Конармии» протеже Горького Исаак Бабель, ходило рядом «на мягких лапах». 14 апреля 1906 года на первой полосе газеты «World» появились две фотографии. Под одной было подписано «Семья Горького», под другой было изображение Андреевой с такой подписью: «Так называемая мадам Горький, которая на самом деле вовсе не мадам Горький, а русская актриса Андреева, с которой он живет с момента разделения с женой несколько лет назад». Сенсация была мгновенно подхвачена и растиражирована другими органами печати.

Газеты писали, что Горький якобы обманул американскую публику, назвав Андрееву своей женой, тогда как она «актриса, женщина легкого поведения», а свою законную жену с детьми бросил на произвол судьбы в России и тем оскорбил моральные устои американских граждан. Каким-то образом, несомненно, не без содействия эсеров, появилась в газетах хорошая фотография его жены с двумя детьми, присланная из России, а рядом портрет неизвестной красавицы в легкомысленном эстрадном туалете, и было подписано, что это мадемуазель Андреева, с которой Горький приехал в Америку.

Американская публика верила газетам, и лавина клеветы, грязных инсинуаций обрушилась на Марию Федоровну. Можно было удивляться, как она мужественно и стойко ко всему этому относилась. Из трех отелей Горькие были выгнаны, причем из последнего даже были выброшены их вещи среди ночи. К счастью, это было недалеко от клуба Молодых писателей, в обществе которых Горький накануне обедал с Марком Твеном. При содействии молодого писателя Лерой Скотта удалось устроить Марию Федоровну и Алексея Максимовича в общежитии при клубе, где они подверглись буквально домашнему аресту. Шторы на окнах были спущены, им не позволяли подходить к окнам, не позволяли выходить из клуба.