Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Сердечный привет

П. Рутенберг

9 апр.<1>936

В <���архиве Рутенберга > сохранился написанный им некролог писателя, в котором духовная близость к Горькому выражена с подобающим случаю высоким пафосом. Некролог выдержан в характерной для Рутенберга «отрывочной», «дискретной» стилистике, которая в особенности сгущалась и становилась нарочитой, когда речь шла о вещах, крайне для него существенных и важных.

«Прочел много статей о Горьком. После его смерти. И русских. И эмигрантских. Просто вспоминают о нем простые люди. Любя и жалея искренно. Сердечно. С благодарностью. Кому-то. За самый факт его существования.

Не просто, не искренне вспоминают о нем „не простые“ люди. Беспокойно напыщенно восхваляют „друзья“. Беспокойно злобно, с оговорками лягают враги. Почти все мелочно. Не достойно. Ни самих воспоминаний. Ни его. Так много дававшего. Так много, все, что мог и имел, давшего. С одной заботой — как помочь подняться росткам творческого, человечного, достойного в окружавших его. Близких и дальних. Людях. Моралисты эмиграции! Злопыхатели. Пользуясь „свободой слова“, они не могут простить этому большому человеку его большевизма. Если бы Горький не стал большевиком, ни один достойный антибольшевик не мог бы уважать его. Он плоть от плоти. Кость от кости своего народа, страдавшего, боровшегося, победившего. Так кого считать недостойными, злейшими врагами своими? Что ему было защищать?! Текущие счета в банках, „драгоценности“ в сейфах?! Стать членом русского эмигрантского комитета?! В страшную грозу революции он спасал все культурное, человечно ценное. Все, что мог. Даже если это было великокняжеское. Спасал от разыгравшейся естественно стихии разрушения. При этом он мог ошибаться. Не сделать „всего“, что мог. Кто из его обвинителей, кто из нас не ошибался? Кто мог сделать больше?! Обвиняют и злословят. К нему ведь не пристанет. Себя обвиняют. Себя злословят. Свою собственную непривлекательную сущность выявляют. Отравляющие, понижающие все их окружающее. Большой человек умер. Органический продукт великого русского народа. Большой учитель. Содержанием своим напитавший, пропитавший все наше поколение революции. Многих из нас от отравы разъедающего мелкого мещанства освободивший, ценность, привлекательность жертвенности пробудивший. Это он вдохновил армию беззаветно боровшихся за новую человечно достойную жизнь. Расшатавшую крепкие устои отжившего мира. Из уважения к самим себе, с уважением к нему и с большой благодарностью должны все, друзья и враги, согласные и несогласные с ним, почитать великую его память. Особенно мы, современники его. Будущие поколения наверное будут. Не ежедневно творит и подает жизнь Горьких.

Да будет легка ему принявшая его родная земля.

Да будет велика память о нем. На пользу и славу будущим поколениям. Великой его и нашей родины.

П. Р<���утенберг> 15. VIII <1>936»

Пожалуй, ни одну смерть Рутенберг не воспринял столь остро и среди кумиров его поколения никто не становился для него в такой степени символом времени и учительства, как Горький. <���…> Для Рутенберга горьковское юдофильство, чему он был живым и непосредственным свидетелем, являлось одним из важнейших начал гуманизма и подлинной интеллигентности. Выйдя из революционных кругов, Рутенберг хорошо знал по собственному опыту, что оно отсутствовало у многих его современников, включая идейных единомышленников и даже близких друзей и «товарищей по оружию» [ХАЗАН (II). Т. 1. С. 69–70].

Из близких знакомых Горького, имевших непосредственное отношение к его общественно-политической активности, с одной стороны, и к сионистскому движению — с другой, следует упомянуть также видного еврейского общественного деятеля Оскара (Исраэля) Грузенберга.

В дореволюционной России Осип Грузенберг пользовался огромным авторитетом. Тем не менее, не пожелав отказаться от своей иудейской веры, он как еврей вплоть до 1905 г. не мог получить звание «присяжного поверенного» и 16 лет числился лишь «помощником присяжного поверенного». Наряду с ведением уголовных дел, Грузенберг часто выступал защитником видных писателей, общественных и политических деятелей (в том числе М. Горького, В. Короленко, К. Чуковского, П. Милюкова, Л. Троцкого армянских националистов, 169 депутатов первой Государственной Думы, привлеченных к суду за их воззвание — протест по поводу ее досрочного роспуска) [ЭЕЭ/article/11320]. Корней Чуковский, которого он защищал по одному из таких дел, посвятил одну из своих книг «Защитнику книг и писателей — О. О. Грузенбергу».

<���…> По складу ума и характера, Грузенберг не мог стать крупным политическим деятелем. Он был слишком независим и своенравен, чтобы быть дисциплинированным членом партии, и слишком импульсивен и нетерпим, чтобы стать партийным лидером. Но он со всей страстностью своей натуры интересовался политикой. Особенно болезненно переживал он всё, что касалось судеб еврейства [ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР].

О<���громну>ю популярность принесло Грузенбергу участие в специфически еврейских процессах, которые он превратил в трибуну для блестящих выступлений в защиту чести и достоинства еврейского народа. Евреи называли Грузенберга «национальным защитником». Зенитом его профессионального успеха и славы было «дело Бейлиса», которое Грузенберг уподобил судебным расправам времен инквизиции. <���…> Будучи некоторое время членом конституционно-демократической партии (кадеты), Грузенберг принимал также активное участие в русской политической жизни. С 1907 г. <���он> помогал политическими и юридическими советами депутатам-евреям третьей Государственной думы, в 1912 г. вошел в политическое бюро по содействию депутатам-евреям четвертой Государственной думы и по руководству их деятельностью. В 1917 г., <���…>, Грузенберг сблизился с сионистами и был избран как беспартийный вместе с их шестью кандидатами по единому еврейскому национальному списку в депутаты Всероссийского учредительного собрания. В 1918–19 гг., во время гражданской войны, Грузенберг возглавлял Еврейский совет самообороны и Совет по оказанию помощи жертвам погромов [ЭЕЭ/article/11320].

Борьбе за права евреев в царской России была посвящена его общественная работа, а как адвокат, он отдавал свои силы защите русских евреев от наветов и преследований. Но ненависть к черносотенству и презрение к карьеристам среди чиновников и судей не мешали ему нежно любить Россию и русский народ. Он особенно любил русский язык. Его речь была образная, богатая выразительными, иногда даже неправильными, оборотами. И в его писаниях сохранился этот характерный стиль, всегда полный взволнованной теплоты живого слова. «Есть в этом стиле, — говорит П. Н. Милюков, — что-то от Герцена… Это куски жизни, оторванные с кровью» [ГОЛЬДЕНВЕЙЗЕР]. <���…>