Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Горький М. — Грузенбергу О. О.

10/23 октября, 1910 г., Капри.

Дорогой Оскар Осипович!

<���…>

А теперь позвольте мне принести Вам мою искреннейшую благодарность за Ваше доброе отношение ко мне, — я его очень высоко ценю, и оно меня искренно трогает. Вы спрашиваете, почему я не пишу Вам о себе, о своих настроениях? Причин по крайней мере три; как я мог знать, что мои «переживания» интересны Вам? Я не умею говорить и писать о себе без того, чтобы после каждой фразы не подумать — это не так сказано, не так написано. И наконец, — у меня просто нет времени заниматься своей персоной, да и не считаю я себя вправе занимать внимание других, — а тем более такого работника, как Вы, — своими личными делами. Живу я — интересно; мне кажется, что интересно жить — моя привычка, привычка, самою природой данная мне. Вижу много чудесных людей, часто увлекаюсь ими, иногда наступают разочарования — тоскую и — снова увлекаюсь, как женщина. Все больше и больше люблю Италию — страну великих людей, прекрасных сказок, страшных легенд, землю праздничную, благодатную, добрую к людям, люблю ее с тоской, с завистью и верю, что она медленно, но неуклонно шествует к новому Возрождению. Вот — только что был во Флоренции, Пизе, Лукке, Сиене и маленьких городах Тосканы, — благоговейно восхищался богатствами прошлого и, наблюдая дружную работу настоящего, думал о родных Кологривах, Арзамасах, о Пошехонье и других городах несчастной, ленивой, шаткой родины. Вы пишете: «Мне кажется, вам стало скучно». Жить — не скучно, но — невыносимо тягостно думать о России, читать русские газеты, журналы, книги, безумно больно и обидно видеть, как мои духовна нищие соотечественники рядятся в яркие отрепья чужих слов, чужих идей, стараясь прикрыть свою печальную бедность, свое духовное уродство, свое бессилие и жалобную слабость духа. <���…> Видеть это — тяжко до бешенства. Но, разумеется, я знаю, что не все плохо, скажу даже, что я знаю это, как мне кажется, лучше многих, живущих на родине. Самообман? Нет, Оскар Осипович, обильная корреспонденция из всех щелей и ям России. Я глубоко благодарен Вам за предложение Ваше похлопотать о моем возвращении я уверен, что Вам это несомненно удалось бы, но — не надо! Мне полезно побыть здесь, мне надо многому учиться, и я понемножку учусь. У меня более трех тысяч книг, я читаю восемь газет, все журналы и не чувствую себя оторванным от родины. Около меня — хорошие люди, мое уважение к человеку не падает, а растет, принимая все более ясные формы. Нет, в Россию мне рано возвращаться. А если бы я этого хотел или если бы считал нужным для чего-нибудь, — я вернулся бы — в Иркутск, Архангельск, в тюрьму, если это угодно жалчайшему и бездарнейшему из правительств европейских. У меня много задач, может быть, они мелки, но — это мои задачи, и я их должен решить. Верю в себя, верю, что моя работа — полезна, а где работать — все равно! Я слишком русский, хорошо заряжен с юности, и пороха у меня хватит надолго, пусть могильщики зарывают меня живьем в землю, я все-таки до последнего дня буду говорить то, что считаю нужным. И, наконец, важно не то, как относятся люди ко мне, а только то, как я отношусь к людям. Добрая и милая мысль хлопотать о моем возвращении в Россию внушена вам, вероятно, странной газетной заметкой, в коей говорилось о моей якобы тоске по родине и о предпринятых мною «шагах к возврату в Россию». Это — выдумка, я, само собою разумеется, никаких «шагов» не предпринимал. Затем, дорогой Оскар Осипович, желаю вам всего лучшего, желаю доброго здоровья, бодрости душевной и еще раз — спасибо вам! <���…> Будьте здоровы!

А. Пешков

Грузенберг О. О. — Горькому М.

16/29 ноября 1910 г., Петербург.

<���…>

В письме вашем о России много правды, но не вся. В области критики можно пойти еще дальше: больше всего меня пугает, что в ней много географии, но мало истории. И за всем тем — верите ли — я не могу представить себе разлуку с нею. Силен, значит, во мне этот ветхий человек, который, несмотря на жгучесть чувства обиды (за позор жидо-состояния), все же любит и надеется. Вы, по-видимому, победили этого ветхого человека. Рад за Вас, но боюсь: он лишь притих, чтобы потом сильнее взбунтовать.

<���…>

Ваш О. Гр.

Грузенберг О. О. — Горькому М.

26 июня 1913 г., Сестрорецк — курорт Лесная, 93.

Дорогой Алексей Максимович — в газетах появилось известие, что Вы возвращаетесь в С.-Петербург. Если это правда, — то примите мое поздравление и радостный привет. Ваше возвращение нужно, — вернее, необходимо для литературы, для страны, для Вас самого. Я был всегда за ваш приезд, как бы дорого он Вам ни обошелся. Тем более я стою за него сейчас, когда плата за него будет не столь высока. Я не скрою: Вы можете попасть под суд по ст. 73 Угол<���овного> ул<���ожения> (за кощунство), которая не подведена под Манифест [319] 21 февраля 1913 г. был опубликован «Именной высочайший указ правительствующему Сенату» (по поводу 300-летия царствования дома Романовых) и объявлена амнистия лицам, привлекавшимся по ст. 128, 129 и 132 Уголовного уложения. 22 июня / 5 июля Горький получил от российского генерального консульства в Неаполе визу на въезд в Россию, хотя и был предупрежден, что виза не избавляет его от «административного взыскания». . Такое обвинение было к Вам предъявлено за роман «Мать». Но я полагаю, что либо это обвинение прекратят, либо Вы будете оправ даны, так как по ст. 73 [320] В 73 ст. Уголовного уложения говорилось о «поношении священного писания или церкви православной и ее догматов, или вообще веры христианской». предстоит суд с участием присяжных заседателей. Не думаю, чтобы наш елся состав, который бы Вас осудил. Итак, — едете ли сюда и когда? Если бы Вы знали, как я буду рад ваш ему возвращению. Не только по личным мотивам любви. — Нет! Не только… Еще важнее твердая вера, что, как только Вы обветритесь русским ветром, опалитесь русским солнцем, ваш талант даст такой цвет, который и Вам самому не снился. Вот увидите. Крепко обнимаю Вас. Сердечный привет всем вашим.

Искренне Вас любящий О. Грузенберг

Приму все меры, чтобы дело не дошло до суда [321] Горький выехал с Капри на родину 27 декабря 1913 г./ 9 января 1914 г. По предписанию прокурора Судебной палаты от 4 и 6 апреля 1913 г. Петербургская судебная палата на основании указа об амнистии прекратила дело по обвинению А. М. Пешкова (Горького) по ст. 129 и 132 Уголовного уложения. Однако 20 июля 1913 г. она же постановила оставить в силе «со всеми его законными последствиями» розыск через публикацию А. М. Пешкова (Горького), обвиняемого по ст. 73 Уголовного уложения по поводу его повести «Мать» в XVIII сб. «Знания». .

Грузенберг О. О. — Горькому М.

15 апреля 1928 г. Valdemāra ielā, 29, Riga.