Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

Крепко жму вашу руку.

Искренне Вам преданый О. Грузенберг

Грузенберг О. О. — Горькому М.

28 сентября 1935 г., 78, rue du Marechal Joffre Nice

Дорогой Алексей Максимович.

Ок<���оло> трех месяцев т<���ак> н<���азываемый> секретарь Пушкинского дома — проф<���ессор> Балухатыйпредложил мне <���…> дать для III т. «Сборника» ваших писем статью о Вас, а равно дать для напечатания и письма ваши мне. Предложение это взволновало меня: с одной стороны, рад был рассказать о Вас все, что знаю <���…>, но с другой, почувствовал опасение подвергнуться полицейским неприятностям. — Разрешите темы этой не развивать. Однако чувство самоуважения и сознание, что не годится мне в конце седьмого десятка (мне скоро 70 лет) переходить на заячье амплуа, взяли верх. <���…> В соответствии с этим я написал <���Балухатому> 9 сент<���ября> о своем согласии и просил оставить в «Сборнике» 2 листа для статьи и писем. Очевидно, профессор еще не вернулся, так как ответа от него не получил. Вряд ли он будет в претензии за отсылку статьи Вам <���…>. Предварительный просмотр Вами м<���оей> статьи и без того считал и считаю необходимым: когда пишешь о живом человеке, притом близком, надо сообразоваться с его мнением и даже впечатлением. Вначале я написал свою статью по лекционным наброскам, но потом пришел к заключению, что так не годится. В устном изложении приходится больше говорить от себя и ограничиваться небольшими цитатами, — между тем некоторые из ваших писем представляют исключительный художественный интерес, в особенности письмо ваше от 18 окт<���ября> 1913 г. [329] Здесь ошибочная датировка, имеется в виду, см. выше, письмо 14 от 10/23 октября 1910 г. Стало быть, ясно, что надо отодвинуть себя на дальний план и дать больше места этим письмам <���…>. Казалось бы, для чего это делать в статье, если в той же книге печатаются полностью письма. Однако это не так. Конечно, издание «сборников» ваших писем дело необходимое, но не надо себя обманывать: не говоря уже о широких массах, такие сборники мало читаются даже интеллигентными людьми: перелистает эти сборники в лучшем случае сотня, а внимательно прочтут лишь десятка два-три. Причина: большая трудность фиксировать внимание, так как, не зная, чем вызвано то или другое письмо (печатаются ведь только ваши письма, а не переписка) , читатель быстро утомится. Между тем письма, воспроизведенные в важнейших выдержках в статье, получают особую яркость по сравнению с авторским текстом. Теперь о содержании моей статьи. Меня берет сомнение, нужна ли моя вторая главка. Она написана, чтобы показать, что у Вас по сравнению с другими нет заимствований. Однако не отвлекает ли это частное задание внимания от Вас, т. е. от единственного, что меня интересует? — Вам виднее, а потому поступите с этой главкою так, как сочтете нужным. Что касается «воззвания» [330] Речь идет о воззвании «Всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств» — см. выше комментарий к письму от после 4.11.1905 г. , Вам инкриминировавшегося, то я его привел в том виде, в каком оно было приведено в моем прошении в Судебную Палату: более полного текста не мог раздобыть. Если Вам удастся достать полный текст, то прошу заменить им соответственные строки моего изложения. Если моя статья запоздала, — не набрана ли уже книга, — то не трудитесь возвращать ее мне, так как я располагаю копиею. Все равно в русской печати за границею, при всем ее внимании ко мне, статьи о Вас не напечатают. <���…> Если Вы ознакомились с посланными Вам недавно газетными отчетами о моих публичных чтениях о Вас, то, быть может, у Вас возник вопрос: почему-де Оскар Осипович не прислал их своевременно (ведь теперь с тех пор прошло 9 лет). Зачем? — То, что я говорил о Вас перед большою публикою, было говорено не для того, чтобы доставить Вам удовольствие или выслужиться перед Вами. Я считал себя обязанным, как ваш защитник и друг, выступить против клеветы не только бездоказательной, но и заведомо подлой. При вашей особой впечатлительности даже дружеская защита не могла Вас не взволновать, как доказательство того, что было-де от чего защищать. Ну а теперь, когда мои «чтения» покрыты земской давностью, Вы, конечно, отнеслись ко всему этому, как к курьезу. Затем небольшая просьба. Я настолько дорожу оригиналами ваших писем, что, несмотря на желание помочь брату в его нищенском положении, послал ему лишь несколько копий. Между тем <���…> сестра мояввиду предполагавшегося ее отъезда из Ленинграда перебирала свой скарб и обнаружила у себя 4 ваших письма и 2 письма Репина. Я уехал после перенесенного двустороннего воспаления легких в апреле 1918 г. на юг, в расчете вернуться через несколько месяцев, как окрепну. Уехал я с разрешения властей. Но затем, когда закипела жуткая гражданская война, решил не возвращаться, пока не утрамбуется жизнь. Вот в это самое время мое имущество, библиотека и переписка пошли прахом. Сестра, сохранив у себя 4 в<[аших> письма, очевидно, забыла о них. Они, как оказывается, проданы Пушкинскому дому. Это меня огорчает. После м<���оей> смерти письма ваши, В. г. Короленко и других дорогих мне людей будут, конечно, отосланы <���…> на родину. Но, пока я жив, мне тяжело с ними расставаться. Пожалуйста, посодействуйте возврату их мне: уплочен-ные деньги будут, конечно, возвращены до выдачи писем. Когда будете писать мне о судьбе м<���оей> статьи [331] Статья Грузенберга осталась ненапечатанной. Пометы Горького на полях ее и различные подчеркивания говорят о том, что писатель внимательно прочел рукопись. В ряде случаев он отмечал неточности и ошибки Грузенберга, иногда делал добавления в тексте воспоминаний. (надеюсь, ответа не задержите), напишите мне подробно о себе, — в особенности о состоянии Вашего здоровья. Всего хорошего Вам и нашей родине, судьба которой Вам и мне дорога. С болью думаю о неотвратимом германском нашествии. Не скрою, немцев всегда боялся и боюсь. Они — народ военный и неистовый, притом с железной дисциплиною. <���…> Остаюсь, как всегда, искренне Вам преданным

О. Грузенберг Копии ваших писем на днях соберу и отошлю.

Останавливаясь на взаимоотношениях Горького с Грузенбергом как знаковых, ибо оба они, каждый со своей национальной стороны, были активно вовлечены в жаркий русско-еврейский диалог, нельзя еще раз не подчеркнуть всю сложность и неоднозначность осознания проблематики межнациональных отношений в России среди представителей различных слоев интеллигенции. Для примера близкого, но в корне иного видения «еврейского вопроса» приведем высказывания на сей счет высоко чтимого в интеллектуальных кругах мыслителя и общественного деятеля Петра Бернгардовича Струве: