Марк Уральский - Горький и евреи. По дневникам, переписке и воспоминаниям современников

<���…> национальный момент, столь важный в жизни России, не играл в моей личной жизни почти никакой роли. Уже в ранней молодости национальные пристрастия или предубеждения вызывали во мне рационалистическое недоумение, переходившее в известных случаях в брезгливость, даже в нравственную тошноту. Марксистское воспитание углубило эти настроения, превратив их в активный интернационализм. Жизнь в разных странах, знакомство с их языком, политикой и культурой помогли моему интернационализму всосаться в плоть и кровь. Если в 1917 г. и позже я выдвигал иногда свое еврейство как довод против тех или других назначений, то исключительно по соображениям политического расчета.

Я завоевал на свою сторону Свердлова и еще кое-кого из членов ЦК. Ленин остался в меньшинстве. Он пожимал плечами, вздыхал, покачивал укоризненно головой и утешил себя только тем, что бороться с контрреволюцией будем все равно, не считаясь с ведомствами. [ТРОЦКИЙ (VII). С. 62].

Среди всех «Вождей русской Революции» Лев Каменев являлся наиболее интеллигентным и «мягким» большевиком. Имя этого революционера

одного из ближайших соратников Ленина, надолго оказалось опорочено и вычеркнуто из истории, о его воззрениях знали лишь немногие специалисты. Однако некоторые люди все же сохранили память о нем как о человеке, который снискал моральный авторитет, борясь против смертной казни, за легальную многопартийность, за конституционное устройство страны [ЮРГ. С. 295].

Вот, например, короткая характеристика, данная Горьким Каменеву в беседе с экономистом Я. Лещинским, опубликованной в американской газете «Фовертс»:

Каменев, несомненно, светлая личность [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 311].

Она интересна в частности тем, что отражает видение Горьким фигуры Каменева в общей массе большевиков, среди которых, по его словам, казанным в интервью Шолому Ашу для той же газеты, имеется «много провокаторов, старых русских чиновников, бандитов и всяких бродяг» [АГУРСКИЙ-ШКЛОВСКАЯ. С. 304]. При этом, упоминая Каменева в контексте темы «Евреи в русской Революции и антисемитизм в стране Советов» [113] Евреи были отнюдь не единственным этносом из числа неславянских народов России, представленным в советских руководящих органах «непропорционально» его общей численности в стране. Ничуть не меньше мест в них занимали также латыши, грузины, немцы, армяне, поляки. Однако на Западе, в первую очередь, конечно, в стане белой эмиграции все беды валили именно на евреев. Нельзя также забывать, что большевики всячески, подчеркивая «интернациональный» характер русской Революции, вплоть до конца 1930-х гг. поощряли введение в органы управления представителей неславянских народов. Русский национализм являлся официальной доктриной государственного управления Российской империи, пролетарский интернационализм — Советской. Даже в эпоху «борьбы с космополитизмом», иностранщиной, мелкобуржуазным национализмом этноним «русский» заменялся в большинстве случаев на «советский» и понятие «русский человек», столь богатое в русском культурном ареале смысловыми оттенками, в официальной пропаганде практически не использовалось. и обвинений в адрес евреев-большевиков, Горький, таким образом, косвенно подтверждает, что в ленинской партии большевиков-интернационалистов Каменева считали евреем.

В годы Революции и вплоть до отъезда, а по сути своей — высылки из СССР, Горький, как уже отмечалось, постоянно конфликтовал со своим «дружищей» и покровителем Лениным и насмерть рассорился с очень влиятельным тогда Зиновьевым. Однако личные отношения с Каменевым, который, будучи по существу вторым лицом в государстве после Ленина, в целом поддерживал все горьковские инициативы в плане культурного строительства, ничем особо не омрачались. Не один раз Горький обращался к нему с просьбой заступиться за тех или иных арестованных ВЧК лиц и всегда получал действенную поддержку. Вот, например, письмо Горького Каменеву, касающееся ареста его интимного друга и сожительницы М. И. Будберг:

Лев Борисович!

Позвольте просить Вас о следующем: здесь арестована и отправлена в Москву Мария Игнатьевна Бенкендорф, жена графа Бенкендорфа, но порвавшая с ним еще до революции. Ее обвиняют, кажется в сношении с иностранцами, и это в известной степени верно, но отнюдь не преступно, ибо единственный иностранец — англичанин, с которым она сносилась — это ее новый муж или жених. Прошу Вас, однако, не предавать сего широкой гласности, дабы не задеть честь этой дамы. Лично она — человек хороший, ценный, политике чужда. Она сотрудничала во «Всемирной литературе» по переводам. Убедительно прошу Вас похлопотать о ее освобождении, ибо слышал, что Вы охотно и сердечно беретесь за такие дела. Здесь было сделано столько нелепых и бессмысленных арестов, убийств, что — по возможности — необходимо исправлять эти отвратительные тупости. Крепко жму руку

По воспоминаниям Екатерины Желябужской:

Один раз после такого ареста Марии Игнатьевны — это было на страстной неделе великого поста — я подошла к телефону, когда звонил Каменев, и он, узнав меня, весело попросил передать Алексею Максимовичу, что Марию Игнатьевну выпустят «в качестве красного яичка ему на Пасху» [БЕЛОУСОВА].

Вот другой пример уважительного отношения Каменева к заступничеству Горького за представителей интеллигенции, унижаемых революционным «пролетариатом».

Анна Васильевна Ганзен — сотрудница «Всемирной литературы», переводчица с немецкого, датского, шведского и норвежского языков; в ее переводах, в частности, вышло собрание сочинений г. Ибсена в издании А. Ф. Маркса. В знаменитом альманахе К. И. Чуковского «Чукоккала» в 1919 г. появились стихи А. В. Ганзен, которые Корней Иванович предварил такими словами: «Много трудилась во „Всемирной литературе“ Анна Васильевна Ганзен, одна из лучших переводчиц той эпохи. Русские читатели моего поколения знали Андерсена, Ибсена, Гамсуна главным образом по ее переводам. Это была пожилая и добрая, всеми любимая женщина. Вечно хлопотала о каких-нибудь неимущих и страждущих, о голодных писателях, об инвалидах войны. По какому-то недоразумению она была арестована и вместе с дочерью очутилась в тюрьме на Шпалерной улице».

А. В. Ганзен — Л. Б. Каменеву.

25/IX 19 г.

Не знаю, как и благодарить Вас, глубокоуважаемый Лев Борисович, за мое и дочери освобождение. Огромное душевное Вам спасибо!.. Будь я бардом, я бы поспешила воспеть Вашу отзывчивость и свою радость звучными стихами, но, увы!! моя мечта умеет только забавляться моими драматическими переживаниями, реагирует на них юмористически. Краткое пребывание в Питере прибавило еще листок к трагикомическому альбому, начатому в первый день нашего ареста 14 VI. Дело в том, что из Питера, — куда я под впечатлением Вашего дружеского напутствия, выехала с таким легким сердцем, — мы вылетели весьма скоропалительно — после «дружественного» предупреждения <���…>, что он меня арестует, если я не уберусь до 20-го. Как же было не убраться?!. <���…> Сидя же на вокзале, я получила по телефону из дому новое приятное известие о полученной уже после нас телеграмме от Отдела принудительных работ с требованием немедленно вернуться из отпуска. Теперь «отдел» нам больше не страшен. Благодаря Вам, мы — свободные гражданки… В Москве, а в Питере все-таки не смеем показаться. Алексей Максимович Горький, пока я была в Питере, подписал 2 ходатайства о моем освобождении: одно по адресу В. Ч. К, другое — П. Ч. К. Первое я прилагаю к этому письму, а второе мои товарищи подали в П. Ч. К. <���…> Без <���их> индульгенции я возвращаться в Питер побаиваюсь. Как ни нужна я Горькому, он предпочтет, чтобы я гуляла на свободе в Москве, нежели «сидела» в Питере! <���…> С искренним большим уважением и с маленькой надеждой на то, что Вы вызволите меня окончательно