Илья Франк - Прыжок через быка. Двойник-антипод героя в литературе и кино. Опыт фантастического расследования [litres с оптимизированной обложкой]

“Весна, и любовь, и счастие! – как будто говорил этот дуб. – И как не надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман. Все одно и то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите, сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они – из спины, из боков; как выросли – так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам”.

Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он все так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.

“Да, он прав, тысячу раз прав, этот дуб, – думал князь Андрей, – пускай другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, – наша жизнь кончена!” Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустно-приятных в связи с этим дубом возник в душе князя Андрея. Во время этого путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь и пришел к тому же прежнему, успокоительному и безнадежному, заключению, что ему начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не делая зла, не тревожась и ничего не желая».

«Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем месяц тому назад; все было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.

Целый день был жаркий, где-то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая, мокрая, глянцевитая, блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Все было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.

“Да, здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны, – подумал князь Андрей. – Да где он?” – подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия, – ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. “Да это тот самый дуб”, – подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна – и все это вдруг вспомнилось ему.

“Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, – вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. – Мало того, что я знаю все то, что есть во мне, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!”»

Подобное падение в себя, ныряние в «души живую влагу» играет чуть ли не главную роль в поэзии Ходасевича. Например, мы видим ее в стихотворении «Большие флаги над эстрадой», которое начинается падением («Большие флаги над эстрадой, / Сидят пожарные, трубя. / Закрой глаза и падай, падай, / Как навзничь – в самого себя»), а заканчивается возвращением на поверхность – с обновленным, как бы омытым ощущением мира («И с обновленною отрадой, / Как бы мираж в пустыне сей, / Увидишь флаги над эстрадой, / Услышишь трубы трубачей»).

Сравните: в фильме Андрея Тарковского «Андрей Рублев» (в главе «Набег») мы видим в одной сцене падающую с укреплений лошадь (пытающуюся встать, а затем вновь падающую – уже окончательно) и поднимающуюся с земли бабу, обесчещенную татарами.

Прибрела же эта трагическая лошадь в русскую литературу из романа Виктора Гюго «Отверженные» (1862), смотрите главу «Смерть лошади». (У Гюго смерть лошади символизирует гибель Фантины – матери Козетты.)

Лизой зовут не только героиню сентиментальной повести Н. М. Карамзина «Бедная Лиза» (1792) – повести, с которой началась русская проза, но и воспитанницу графини в пушкинской «Пиковой даме» (1834), и «тургеневскую девушку» Лизу из «Дворянского гнезда» (1859), а также героиню «Записок из подполья» Ф. М. Достоевского (1864).

Вспомним блестящие глаза Анны и полный огня глаз Фру-Фру.

Культ Великой Матери (Magna Mater) – древний синкретический культ всех средиземноморских народов.

Любопытно и то, что сквозь Незнакомку Блок видел также Демона (иными словами, сквозь богиню жизни и смерти – двойника-антипода): «Незнакомка. Это вовсе не просто дама в черном платье со страусовыми перьями на шляпе. Это – дьявольский сплав из многих миров, преимущественно синего и лилового. Если бы я обладал средствами Врубеля, я бы создал Демона; но всякий делает то, что ему назначено» (А. Блок «О современном состоянии русского символизма», 1910).

Почему Перри – двойник-антипод («звериный двойник») Джека? Перри помешан на том, что он – Король-рыбак (из рыцарского романа о Парсифале), что ему надо найти Святой Грааль и что помочь в этом ему может только Джек (обычное имя героя английской сказки), поскольку он «избранный». Джек пытается совершить самоубийство (бросившись в воду), но появляются двое парней («пустые двойники», подчеркивающие основную двойническую линию) и начинают его избивать, а затем обливают бензином, чтобы поджечь. Джека выручает Перри. Перри спускается с Джеком в котельную (вполне напоминающую лабиринт), где он живет (это вместо традиционной пещеры отшельника или великана-людоеда). На Перри надеты барашковая шапка и тулуп с барашковым воротником. Сам Перри, как типичный «звериный двойник», бородат и вообще волосат (это будет видно, когда он разденется ночью в парке, призывая Джека ощутить себя свободным и вместе с ним разгонять облака). В конце фильма Джек добывает Грааль, облачившись при этом в меховую шапку и тулуп Перри. Перед нами типичный «обмен шкурами» с двойником-антиподом: так и Джек помогает Перри завоевать Лидию (Прекрасную Даму), надев для этой цели на Перри свой костюм.

Вот и Баба-Яга подчас не только «рычит по-звериному», но и «свистит по-змеиному».

«Пришла она к избушке и увидела в окошке старуху, и были у той такие большие зубы, что стало ей страшно, и она хотела было убежать. Но старуха крикнула ей вслед: