Владимир Рудинский - Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Даже после этих комментариев, невольно дивишься, читая его статьи. Они все действительно интересны, многие даже и для читателя, далекого от его специальности. Притом, они обладают тем свойством, становящимся, к сожалению, в советских условиях редкостью, что написаны просто и хорошим русским языком, одновременно и красивым, и общепонятным, приближающимся к языку русской классической литературы. А стоило, может быть, процитировать некоторые пассажи из современных лингвистических работ на русском языке, требующие немалого усилия для своего уразумения даже от специалиста, и совершенно неудобопонимаемые для человека без специальной подготовки!

Проблемы, которые Крачковский затрагивает, часто увлекательны. Профессор разбирает, например, вопрос о роли арабского языка на Кавказе, где язык этот служил, до завоевания края Россией, средством международного общения, и где на нем была создана литература в стихах и в прозе, такая, что даже арабы принимали иногда ее образцы за подлинно арабские, и притом старинные, произведения. Значение арабского языка на Кавказе и в Средней Азии привело к созданию в России целой школы военных специалистов арабистов, на фигуре одного из которых, генерал-лейтенанте Богуславском, Крачковский останавливается подробно. Богуславский был, между прочим, приставлен к особе Шамиля в Калуге, после взятия имама в плен, и сумел заслужить со стороны того глубокие дружбу и уважение, следы которых остались в письмах к нему Шамиля.

Другая статья посвящена переводам из Корана и комментариям к нему на польском и белорусском языках, делавшимся литовскими татарами, забывавшими постепенно свой родной язык, но сохранявшими магометанскую веру.

Исключительно интересны и статьи Крачковского, воскресающие фигуры таких выдающихся русских арабистов прошлых времен, как Гордей Семенович Саблуков, бывший, между прочим, учителем Чернышевского, или замечательный писатель и ученый Осип Иванович Сенковский. Крачковский проделал большую работу, чтобы установить источник, откуда этот последний почерпнул мотивы своих «восточных повестей», вызвавших восхищение современников, в том числе Пушкина, и нашел, что сюжеты некоторых из них («Витязь Буланого Коня» и «Бедуин») восходят к средневековому арабскому писателю Итлиди.

Но если сюжет этих статей увлекает, удивляет другое. Никакого налета марксизма, приспособления к советским взглядам и установкам, никакого марризма в лингвистических статьях! (Хотя лично о Марре Крачковский, как и подобает русскому интеллигенту, говорящему о коллеге, упоминает только в почтительном и благожелательном тоне).

Объяснение тут одно: большому ученому, сделавшему честь русской науке за границей, Кремлю выгоднее было дать говорить свободно, даже и в довольно широких пределах, по крайней мере, в сфере его специальности.

Путы, очевидно, все же чувствовались: так, Крачковский оставил план курса арабской литературы, но самую книгу не написал, хотя кому бы как не ему была под силу такая работа? Вероятнее всего не написал потому, что свободно писать такой труд, все же предназначавшийся для довольно широкого читателя, в советских условиях не было возможности.

Реакция на кошмарную советскую действительность мелькает на страницах работ Крачковского лишь вскользь, но все же ощутимо. Так, рассказывая, как к нему пришла некая дама с предложением купить у нее арабскую рукопись для Университетской библиотеки, но не пожелала назвать свою фамилию и сообщить адрес, он добавляет: «Это мне было, впрочем, привычно. Часто предлагавшие рукописи или книги боялись, что их могут конфисковать, боялись открыть свое родство с бывшими владельцами больших библиотек, или компрометировать себя связью с известными когда-то фамилиями».

Еще больше горечи в строках, где Крачковский говорит о работе, которую попытался написать об итальянском гуманисте XVII века Пьетро делла Валле: часть архивов этого гуманиста оказалась в России, но… «для обработки их потребовались некоторые справки в итальянских архивах; получение их затруднялось периодическим перерывом сношений с Италией, и до сих пор эти материалы остаются неопубликованными».

В царское время, еще совсем молодому тогда Крачковскому удалось провести два года (1908–1910) в научной командировке в Сирии и Египте. Потом, несмотря на всю ценность для него контакта с арабским миром, он никогда уже не мог выехать за границу, о чем говорит с тяжелым вздохом. Трудно сказать, захотел бы он, если бы и мог, совсем оставить Россию. Любовь к библиотекам Ленинграда с их научными сокровищами, к русской науке, чувство живого и горячего патриотизма разлиты во всех его работах.

Но наряду с патриотизмом, он был также, – как всякий настоящий ученый, – гражданин всемирной республики знания, где нет ни эллина, ни иудея. Это особенно ярко сказывается в его статье «Аль Андалус». Интерес к мавританской культуре в Испании, которой Крачковский посвятил несколько обстоятельных работ, привел его к сотрудничеству в испанском журнале по арабистике «Аль Андалус», но по политическим соображениям, после гражданской войны в Испании, журнал стало невозможным получать в России, тем паче в нем сотрудничать.

Крачковский говорит по поводу статей, которые писал после этого: «Все же как-то грустно было их писать и печатать, сознавая, что они остаются неведомыми для тех западноевропейских арабистов, которым они, быть может, наиболее близки и понятны…» И прибавляет немного далее: «Но зачем горевать? Ведь всякие ночные кошмары исчезают бесследно с рассветом. Будем думать, что наступит когда-нибудь день, и опять испанские и русские арабисты начнут совместную работу на том поле, где для общечеловеческой мировой науки нет никаких межей; настанет день и опять ласкающие глаз зеленые книжки «Аль Андалус» появятся в кабинете ленинградского арабиста».

Читая его сочинения, из которых встает такой симпатичный и привлекательный образ автора, пожалел я, что мне не довелось когда-то познакомиться с ним ближе. А ведь и не раз видел в университетских коридорах невысокую фигуру еще не старого на вид человека с умным энергичным лицом и длинной белокурой бородой. И меня в студенческие годы чрезвычайно привлекала увлекательная для всех, изучающих романские языки, и в частности испанский, область мавританской культуры и ее воздействия на Испанию. Но мы были перегружены работой, и многое, что было и интересным, и важным, приходилось откладывать на потом, на «потом», которого так и не наступило из-за начала войны.

«Новое русское слово», Нью-Йорк, 30 июля 1960, № 17309, с. 3–4.

Отрывки из воспоминаний. В Ленинградском Университете