Владимир Рудинский - Вечные ценности. Статьи о русской литературе

А именно в том, что Марр претендовал опрокинуть принятую схему развития языков человечества от первоначального единства ко множественности, и заменить ее обратной схемой: множества мелких племенных языков к единому мировому языку будущего коммунистического общества. Если первая, традиционная схема выражалась опрокинутой пирамидой, то марровская, наоборот, могла быть изображена обыкновенной пирамидой, вершиной кверху.

Политический смысл этой конструкции оказался для компартии вполне постижим и чрезвычайно приятен. В самом деле, мысль об общем праязыке человечества, не совпадает ли она с рассказом Библии, и не содействует ли таким образом сохранению религиозных предрассудков? Новая же теория, наоборот, отбрасывая и всякую «поповщину», так хорошо «увязывалась» с марксизмом-ленинизмом и с обещаниями советского рая на земле для всего рода людского!

Так вот оно и пошло, и в результате и солидные, маститые ученые, и молодые, подающие надежды аспиранты, и студенты бились в удушающей их петле, испытывая чувство, часто граничащее с агонией.

Не мудрено, что крах марровской школы был для всех языковедов в СССР настоящим праздником освобождения – кроме тех, конечно, которые прочно связали себя с обанкротившимся течением; положение этих, должно быть, оказалось незавидным. Как же, все-таки, обстоит с вопросом о происхождении языка в мировой науке?

Бесспорно, что научные данные ведут в направлении противоположном схеме Марра.

Бесспорным стало, что все индоевропейские языки, обнимающие, согласно своему названию, Европу и Индию, с Ираном, Афганистаном, частью советской средней Азии и Кавказа, восходят к общему праязыку, формы которого можно с большой точностью восстановить.

Сведены к общему исходному языку угро-финские языки; семитские и хамитские языки; большая группа негритянских языков банту. Работа над малайо-полинезийскими языками позволила создать более обширную семью австронезийских языков, включающую некоторые языки Индо-Китая (мон-хмер) и Индии (хаси). Сходство финских и тюркских языков заставляет предполагать наличие в прошлом общей семьи урало-алтайских языков, связанной с монгольскими.

Если бы дело свелось к признанию нескольких обширных языковых групп, это уже говорило бы в пользу первоначального единства, хотя бы они и были резко разграничены между собой. Надо учитывать, что трудность установления родства между языками тем большая, чем дальше вглубь тысячелетий мы уходим, чем о более отдаленном родстве идет речь. Расплывчатость выводов в этой области тем неизбежнее, что никакие тексты и памятники не бросают свет на столь седую древность. Но работа лингвистики продолжается.

Проблема родства между арийскими, семитскими и хамитскими языками с одной стороны, и угро-финскими с другой, между основными языками белой расы, уже давно занимала специалистов.

Над первым из этих вопросов продуктивно работали Меллер и особенно Альбер Кюни. Этот последний утверждает наличие общих корней в индоевропейских, семитских и хамитских языках в области имен родства, названий чисел и некоторых обозначений животных, как лисица, волк, и во многих других областях. Так, по мнению Кюни, название числа «пять», латинское «квинкве», греческое «пенте», санскритское «панча», и арабское «хамис» восходят к общему корню «фам».

Работая над вторым вопросом венгерский лингвист Синнеи констатировал присутствие в финских языках некоторого запаса слов (как «вода», «мед», «имя»), тождественных индоевропейским.

Итальянский ученый Тромбетти сделал более смелую попытку найти родство между арийскими языками и языками банту и, неожиданным образом, нашел совпадения даже более убедительные, чем имеющиеся в пользу семитских языков.

После неудачной попытки знаменитого лингвиста Боппа, причислившего малайский язык к арийским, никто не пробовал больше искать аналогии между индоевропейскими и малайо-полинезийскими языками – и, быть может, напрасно. Названия чисел, например, поддаются сближению не с большим трудом, чем семитские, о которых мы говорили выше. Возьмем малайское слово «дуа» (два), «телу» (три), «эмпат» (четыре), в котором корень «пат» можно бы связать с латинским «кватуор» (давшим в румынском языке «па-тру») и бретонским «педер». Не, кажутся в этом смысле безнадежными и имена родства, как «бапа» (отец) и «мак» (мать).

Остаются пока языковые группы, с трудом сближаемые с иными, как языки индейцев или австралийцев; но это легко объяснимо долгой изоляцией, в которой они находились; да и то, иногда в них обнаруживаются неожиданные аналоги с языками иных частей света. В основном, однако, новые исследования постепенно уменьшают число исходных групп и делают все более правдоподобными родственные связи между разными группами.

Итак, обращенная вершиной вниз пирамида остается пока более вероятной схемой, чем обращенная вершиной вверх, и ход исследований все более укрепляет ее позиции. Что до грядущего общего языка – неизвестно, будет ли он еще, или нет, да и стоит ли желать, чтобы был? Родной язык так тесно связан для каждого из нас с национальным чувством, и утеря отдельных языков создала бы сразу такой однообразный мир, лишенный индивидуальных различий, что, в конце концов, приятно сознавать, что за время нашей жизни, по крайней мере, этого никак не случится…

«Новое русское слово», Нью-Йорк, 20 августа 1959, № 16954, с. 3.

В республике наук

В силу цензурных условий, извлечь из советской печати или художественной литературы картину подлинных чувств и мыслей людей в советской России необычайно трудно. В то же время, научная или техническая литература может порой явиться окном, через которое на миг увидишь какой-то кусочек настоящей реальности, прорвавшейся через все рогатки.

Двухтомник сочинений академика Игнатия Юлиановича Крачковского, одного из крупнейших арабистов мира, бросает такой луч света. Представитель настоящей русской интеллигенции, автор с неожиданной откровенностью говорит о многом то, что сказали бы и его коллеги, и его студенты, если бы смогли и смели говорить свободно.

В предисловии к его сочинениям осторожно отмечено, что профессор Крачковский не был марксистом; поэтому, вслед за перечислением его заслуг, как ученого, идет фраза: «Но само собой разумеется, одно это, вне органически воспринятого марксистского мировоззрения, не могло еще гарантировать от ошибочных концепций, проистекавших от старых представлений, привычных для дореволюционного поколения востоковедов». Типично, пожалуй, и то, что профессор Крачковский был награжден сталинской премией 1-й степени, но… посмертно. (Он скончался в 1951 году).