Владимир Рудинский - Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Как тигр Америки суровой…

Можно почти с уверенностью сказать, что Лермонтов знал о Южной Америке больше, чем его критики: в ней, из конца в конец, и по-испански, и по-португальски, ягуара называют не иначе как «тигре». Он только поленился сделать подстрочное примечание для тех, которые об этом факте не знают…

Касаясь малайского языка, автор той же заметки указывает, что оттуда происходит названия бамбука и саго, что совершенно верно (по-малайски «бамбу» и «сагу»).

Но малайский словарный фонд в русском языке много шире. От малайцев мы взяли, например, имя орангутанга, имеющего довольно курьезную этимологию. По-малайски «оранг хутан» действительно значит «лесной человек» («оранг» – человек, «хутан» – лес), но сами малайцы никогда не называют так обезьяну. «Лесным человеком» она стала только у европейцев, включая и русских.

Еще более употребительное, пожалуй, слово малайского происхождения это – «гуттаперча». Слово образовано из двух малайских слов «гета» – смола, сок, и «Перча» – старое название Суматры, т. е. «суматринская смола». Более сложным путем из малайского же языка происходит и название бензина. Европейцы сделали из малайских слов «лебан джави» (явинский бальзам) название бензон (французское «бенжуэн»), из которого впоследствии образовалось и слово «бензин».

Интересно упомянуть еще пушкинское «древо яда», – Анчар. Это самое настоящее малайское слово (первоначально яванское), хота наряду с ним существует более употребительное малайское слово «упас». От названия анчара взято и латинское его научное обозначение: антиарис токсикарна.

Есть кроме того десятки слов, не чуждых русскому языку и полноправных в малайском: это слова арабского происхождения, проникшие в Индонезию с Исламом, а нам издавна знакомые по соприкосновению с кавказскими горцами и народами Средней Азии: «адат», «шариат», «тамаша»… По-малайски «адат» – значит просто «закон», «обычай» и употребляется на каждом шагу.

Есть еще и несколько общих слов, заимствованных и русскими, и малайцами из языков Дальнего Востока: «пагода», «паланкин» (по-малайски «пелангкин»).

Итак, мы видим, что у нашего языка есть кое-какие связи даже с языками народов, очень от нас удаленных и не связанных с нами ни происхождением, ни историей. Разумеется, что связи эти носят случайный характер. Иное дело, если перейти к языкам, тоже чужим, но более нам близким географически, как тюркские и угро-финские; там анализ позволяет вскрыть не десятки, а сотни слов, заимствованных нами у этих соседей еще в незапамятные времена, – и часто только эти языки могут нам помочь найти утерянный смысл местных названий, иногда очень важных для нашей истории.

«Новое русское слово», Нью-Йорк, 5 августа 1961, № 17680, с. 3. Наследие марризма

Даже для того, кто серьезно интересуется языкознанием, чтение современной советской лингвистическое литературы – дело нелегкое. Автор этих строк – лингвист и образование получил в советском университете. И, тем не менее, могу заверить, что над иными русскими фразами мне приходится, чтобы уразуметь их, делать такое же усилие, как при чтении немецкого научного текста, – а насколько тяжеловесна немецкая научная литература, знает всякий, кто с ней имел дело! Правда, в те годы, когда я был студентом, этот нынешний научный язык только еще нарождался и входил в обиход.

Нельм сказать, чтобы это было правило без исключений. Иногда наталкиваешься на статью или книгу по лингвистическим вопросам, написанную простым и ясным языком. Но для данного момента это, к сожалению, скорее исключение – порою это бывает плод пера старого ученого, выработавшего свой стиль еще в далекие годы, порою и молодого, наделенного чувством меры и здравого смысла в количестве больше обычного.

Можно бы видеть тут отражение общего послереволюционного развития в сторону максимального употребления иностранных слов и наукообразных терминов. Это тем более легко привилось в СССР, что там по любому вопросу лучше писать не вполне вразумительно: если погрешишь после обязательной теории, то легче потом оправдываться.

Но так или иначе, создание этого псевдонаучного жаргона сейчас оказывается особо несвоевременным, ибо интерес к русской лингвистической литературе у западных и вообще у иностранных ученых растет, и для некоторых областей языкознания это абсолютно неизбежно. В пределах России находится несколько групп языков вполне уникальных и своеобразных: палеоазиатские языки в Сибири, иберийские или яфетические языки Кавказа. Для других языков знание сего делаемого советскими учеными – сбор материала, первые обобщения, – представляет совершенную необходимость; так оно обстоит для финно-угорской, тунгусо-манчжурской группы, некоторых ветвей индоиранской и т. д; не говоря уже о славянских языках. В дополнение к этому, за последнее время в СССР так развились ассирология и изучение древних языков Ближнего Востока, что и в этой области для специалистов делается необходимым следить за тем, что издается по-русски.

Приведем две относительно простые фразы, взятые наудачу из советского журнала «Вопросы языкознания»: они дают общее представление о языке характерном для советской лингвистики:

«Схемы, полученные из полного синтагматического типа путем замены элемента вариантным нулем, называются вариантами парадигматических типов» (Ю. К. Лекомцев «К принципу классификации простых предложений во вьетнамском языке»). «Материальная вариантность корня-основы делает более возможным разрыв первоначального единства материального с семантическим и создает предпосылки для выхода ряда образований на иные семантические орбиты». (Г. В. Степанов. «Об испано-американском словообразовании»).

В советском языкознании этот язык является в значительной степени наследством профессора Николая Яковлевича Марра (1864–1934). Для Марра родным языком был грузинский, а русский, видимо, навсегда остался иностранным, а кроме того неясность и запутанность в выражении мыслей была, видимо, его индивидуальной чертой на любом языке. Беда, что с его легкой руки это косноязычие стало присуще советской лингвистике в целом.

В связи с двадцатилетием со дня смерти Марра, специалист по осетинскому языку В. И. Абаев опубликовал в феврале 1960 года в упомянутом уже выше научном журнале «Вопросы языкознания» посвященную Марру статью, где довольно справедливо резюмирует его научную деятельность.

Вот что он пишет о судьбе теорий Марра:

«Первые 15 лет после смерти Марра имело место искусственное раздувание его авторитета и полу-административное насаждение его теорий с целью создания им монопольного положения в нашей науке. В последующие годы – после дискуссии 1950 г. – ударились в другую крайность: начисто вычеркнули Марра, точно его и не существовало». – «Участники минувших схваток, – осторожно прибавляет В. И. Абаев, – не вполне оправились от полученных травм»… Это легко можно понять. Ведь тот «полу-административный» нажим, о котором так осторожно говорит советский ученый, принимал форму лишения работы, запрещения печататься, ссылки, заключения…