Владимир Рудинский - Вечные ценности. Статьи о русской литературе

Некоторые восприняли спиритизм как новую религию. Между тем, по сути дела, он есть возврат к старой и примитивной религии, следы которой обнаруживаются повсюду на земном шаре: к вере в духов и в возможность общения с ними, а также к власти над ними силой слова и жеста. Первое есть анимизм, второе магия. Любопытно, что главные, высокоразвитые религии человечества, как христианство, мусульманство и буддизм, никогда не отрицали возможности таких сношений, но всегда осуждали их как грех и предостерегали от них верующих, как от занятия опасного равно для тела и души.

Определенное нами выше пространство является зоной анимизма, веры в духов и стихийные силы природы, и по всей этой территории распространен сходный своими приемами шаманский культ. Совпадают иногда даже детали: так, хождение колдуна по огню практикуется и в Полинезии и в Сибири. Но еще более тесно объединяет все исконные религии этой полосы идея страха перед духами мертвецов. Роберт Льюис Стивенсон передает в своей книге «По южным морям» как он хотел, чтобы полинезийцы поделились с ним своими поверьями, но те боялись, чтобы европеец над ними не посмеялся, и потому молчали. Тогда Стивенсон, шотландец родом, принялся сам рассказывать кельтские легенды о привидениях и феях в тоне некоторого хвастовства: вот что у нас бывает! Уловка удалась. В ответ посыпались рассказы о призраках и оборотнях островов: туземцы почуяли представления родственные своим и живо на них откликнулись.

В смысле упомянутого нами выше бредового ужаса перед покойниками типична ирокезская сказка об индейце с женой, зашедшем в пути в незнакомый вигвам и нашедшего хозяина мертвым, и о том, как он потом спасался от преследования проснувшегося мертвеца: записанные Стивенсоном повествования полинезийцев о мертвых красавицах, которых можно отличить от живых только по еле уловимому запаху тления, исходящему от них: но может быть еще ярче подобранная советским ученым Невским 426история с острова Формозы об обезглавленном юноше, гнавшемся за человеком, уносившим его голову, причем голова становилась все время более невыносимо тяжелой, и беглец не в силах был ее держать, и в то же время не в состоянии бросить… Психологическая правда этой последней версии состоит в том, что у всех первобытных племен процветал обычай охоты за головами, и отсеченная голова врага была огромной ценностью, дававшей воину право на уважение в его племени; но возвращаясь из подобной экскурсии на вражескую территорию, охотник находился в понятном трепете быть захваченным родными и друзьями убитого, от которых он, естественно, не мог ждать ни малейшей жалости…

Этот же страх перед мертвыми мы находим, но еще в более сгущенном виде – если это только возможно! – у финских племен России. Исследовавший остатки языческой религии вотяков (удмуртов) Макс Бух 427с тягостным изумлением отмечает, что по их верованиям даже родная мать становится с момента смерти худшим врагом собственного ребенка, в отличие от обычного представления европейских народов, что она из-за гроба ему помогает и руководит его шагами как ангел-хранитель. Отсюда исходит у них и других родственных им племен обычай при похоронах нести труп запутанной дорогой, чтобы он не нашел пути обратно в дом, и некоторые другие приемы, основанные на том же самом жутком представлении.

Роль финского элемента в фольклоре, магии и мистических идеях индоевропейских народов вообще следовало бы специально и внимательно исследовать. Это могло бы привести нас к весьма любопытным выводам. Оставляем в стороне факт, что финские колдуны всегда имели у соседних арийских народов славу необычайной мощи, и что моряки вплоть до наших времен приписывали им силу управления ветрами и власть над бурями; более занятно, что в корне большинство пугающих образцов русского народного творчества мы находим финское влияние – баба-яга е ее избушкою на курьих ножках, кикиморы, шишиги, лешие и водяные, Соловей-Разбойник, и многие другие сходные персонажи обнаруживают при анализе, для этнографа и лингвиста свое неславянское происхождение. Можно сказать довольно определенно, что скандинавские и германские племена тоже не ускользнули от подобного влияния. Это совершенно натуральное явление, если мы учтем свойственное финской расе ритуалистическое мышление, ее склонность к магии и твердую веру в силу слова и знака над стихией, людьми и богами. Позже в России эти же воззрения нашли свое выражение в расколе: историки подметили, что он имел место боле или менее исключительно в областях с сильной примесью финской крови, и нигде в чисто славянских районах. К финнам же восходит и зарождение некоторых самых исступленных и страшных русских сект позднейшего времени…

Еще более интересным кажется нам вопрос, не от финнов ли идет традиция о вампирах, упырях и вурдалаках, явно распространившаяся по всей Европе из очага, расположенного близ Карпат? Родина этого леденящего кровь мифа, со всем его деловым реализмом, – мы знаем привычки, нравы и слабости вампиров, их психологию и склонности, не менее точно и подробно, чем характерные свойства какого-нибудь существующего в природе животного или странного маленького народа – находится в Венгрии и Румынии, или еще точнее, в Трансильвании, там, где соприкасаются две нации. Румыны может быть глубже, чем венгры разработали вопрос, как в фольклоре, так и в художественной литературе. Их «стригои» всегда жили под пером поэтов и писателей: Сихляну 428, Болинтиняну 429, величайший из румынских поэтов Эминеску 430в поэме «Вампиры», Михаил Замфиреску 431в своей «Невесте вампира» – все внесли свою лепту в создание легенды. Американец Брэм Стокер 432имел все основания, сочиняя свой справедливо знаменитый роман «Дракула», поместить всего графа Дракулу (что, между прочим, по-румынски значит «дьявол») именно в это окружение. Но можно предположить, что если румыны вложили в дело свое воображение, вообще живое у латинских народов, то база была заложена венграми, т.е. племенем той же самой угро-финской расы, как и наши поволжские и уральские финны. Скажем откровенно, что, разбирая вопрос согласно научным приемам, мы вовсе не уверены в душе, что легенда не имеет под собой никаких оснований и не соответствует никакой реальности. Только проследить ее происхождение в глубине веков не представляется сейчас возможным…

Однако, если явления шаманизма в широком смысле распространены на необъятном пространстве, в наиболее типичном виде он существует в Сибири, среди якутов, бурят и чукчей. Здесь мы находим ярко выраженное шаманство, как мы привыкли себе его представлять: бубен, исступленная пляска, переходящая иногда в припадок вроде эпилептического и сопровождающаяся откровением, одним словом, «камлание». Европейцы, русские и выходцы с запада столкнулись с шаманством давно: но их подход обычно бывал совершенно чужд научной объективности. Они всегда видели в туземных кудесниках обманщиков и шарлатанов, одни с христианской точки зрения, другие с чисто материалистической.