Коллектив авторов - Век диаспоры. Траектории зарубежной русской литературы (1920–2020). Сборник статей [litres]

Литература изгнания, таким образом, неразрывно связана с созданием Мировой литературы, в которой она участвует, разводя язык и нацию и тематизируя мобильность, множественность и инаковость.

Изучение литературы русской диаспоры как многогранного, но целостного процесса, протекавшего в разных мировых контекстах на протяжении последних ста лет, находится в диалоге со сложившимися сегодня в гуманитарных науках представлениями о многополярности, гибридности и ситуативности культуры. Расположенная в «контактных зонах» между национальными и глобальными структурами, диаспора предлагает альтернативные способы идентификации вне привычных национальных маркеров. Экстерриториальные авторы оспаривают свою подразумеваемую маргинальность по отношению к метрополии. В то же время, участвуя в транснациональных литературных системах, они способствуют становлению Мировой литературы [World literature].

Наш коллективный проект не преследовал цели достигнуть консенсуса по всем аспектам экстерриториальной идентичности, выраженной в литературных произведениях. Мы стремились начать процесс переосмысления места и роли диаспоры в глобальной русской литературе. Как становится ясно из многочисленных интерпретаций термина «диаспора», использованных в этом сборнике, он не обладает устойчивостью и подвержен перекодировкам и новым артикуляциям. Будущие исследования покажут релевантность диаспоры как методологического инструмента для изучения транснационального культурного творчества, но следует ли уже сейчас спешить выйти «за пределы диаспоры», как призывает Галин Тиханов? Для Тиханова диаспора является проблематичным концептом, так как, по его словам, она определяет себя через нацию, возрождая образ гомогенного воображаемого сообщества и поддерживая «племенные связи посреди глобализированной экономики (не)принадлежности, в рамках которой сосуществуют гибридные в культурном отношении агенты». Он опирается на работу Шу-мей Ши, в которой объявлен «конец диаспоры» в контексте ее полемики против «китайской диаспоры», категории неверной и слишком общей, по ее мнению, ибо основана она на представлении о едином этносе, культуре, языке и происхождении 515. Дебаты между синологами кажутся крайне далекими от наших научных интересов. Однако сравнение способов конструирования «китайскости» и «русскости» само по себе может быть поучительным.

Шу-мей Ши полагает, что термин «китаец» подразумевает привилегированное положение ханьской народности, исключая при этом пятьдесят шесть других этнических групп (уйгуров, тибетцев, монголов и др.), чье место в китайской диаспоре зависит главным образом от степени их синизации. Она утверждает, что сведение китайскости к ханьскому этносу за пределами Китая является лишь изнанкой претензий ханьского большинства на эксклюзивную самоидентификацию как китайцев внутри страны. Шу-мей Ши выступает против нарратива «китайской диаспоры», воспроизводящего культурную гегемонию, практикуемую внутри метрополии, и недостаточно отражающего локальный опыт китаеязычного населения в разных точках мира.

В какой степени эти споры вокруг адекватности употребления понятия «китайская диаспора» могут помочь нам уяснить нюансы, связанные с русской диаспорой? Оглядываясь на различные смыслы, вкладываемые в русскую диаспору как социальное образование, мы также обнаруживаем попытки, особенно в начальный период постреволюционного рассеяния, создать уменьшенную копию родины и консолидировать эмигрантскую идентичность вокруг определенного набора маркеров, устанавливаемых диаспорическими институциями. На практике русские диаспоры были не чем иным, как русскоязычными сообществами. Даже если в них преобладали этнически русские, они также включали в себя представителей других этносов бывшей российской, а позднее и советской империи с общим историческим, культурным и языковым прошлым. Но, как я отмечала во вступительной главе, эта функция диаспоры постепенно утрачивает свою значимость в современном мире. Так что в этом отношении мы определенно выходим «за пределы диаспоры». Нужно отметить, что, заявляя о неадекватности «китайской диаспоры», Шу-мей Ши уточняет, что она не касается литературного творчества. Ее интересует диаспора исключительно как геополитический, идеологический и социальный конструкт.

Наш проект, напротив, главным образом обращен к литературе. Воспроизводит ли экстерриториальное письмо на русском языке иерархические отношения, существующие в метрополии; подразумевается ли в нем однородная русская идентичность; аппелирует ли оно к «нации»; акцентируется ли в нем чувство «племенной солидарности»? При ближайшем рассмотрении собранный в этом сборнике материал указывает на совсем иные сценарии. «Диаспора» фигурирует в наших дискуссиях как типологическая категория, как смещение не столько в географическом, сколько в культурном пространстве и как утрата привычных связей и формирование новых каналов коммуникации. Эти утраты и приобретения могут быть спровоцированы перемещением в пространстве, но могут возникать и без оного, как в случае внутренней эмиграции или при изменении статуса границ и создании новых государственных образований (как это произошло, например, в Риге после революции или в ближнем зарубежье после распада СССР).

Диаспора выступает и как дискурсивный или эмоциональный «локус», воображаемая дистанция, виртуальное сообщество, новая культурная инфраструктура, приходящая на смену старой. В большинстве своем наши исследования демонстрируют, как диаспорическая литература подрывает национальные нарративы и высвечивает примеры культурной гибридизации, текучести и множественности. В обширном корпусе использованной нами теоретической литературы диаспора как парадигма обсуждается в контекстах миграций, мобильности, пересечения границ и новых моделей циркуляции. Для многих исследователей «диаспора» имеет прежде всего коннотации не националистической, а «плюралистической» художественной практики 516.

Скептические оценки получает иногда не только основной объект нашего научного интереса – «диаспора», но и ее определение как «русская». Адриан Ваннер обсуждает его недостаточность как маркера многосоставной диаспорической идентичности, предлагая заменить его понятием «русскоязычная диаспора». Он пишет:

На основании каких критериев мы можем решить, кого следует отнести к предполагаемой диаспоре или исключить из нее? Россия – это страна, которая пребывает в межеумочном состоянии, колеблясь между империей и национальным государством. Именно поэтому этническую или религиозную принадлежность вряд ли можно рассматривать как достаточно точное мерило для определения контуров русской диаспоры. Вместо этого определяющим фактором, как правило, считается язык. С этой точки зрения, то, что мы называем «русской» диаспорой, на самом деле является русскоязычной диаспорой.