Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

И мне тогда были морально близки и нужны люди, которые, как я, не хотели победы Германии, но кроме того в нее и не верили. Они давали моей позиции какое-то логическое оправдание. И я сближался, несмотря на разногласия в других отношениях. Мы собирались время от времени в разных местах и в разных комбинациях; общее у нас было только то, что мы хотели разгрома Германии; но т. к. в это время она могла пасть только от сопротивления Советской России, <���…> ибо при разгроме России и захвате хлеба и нефти, Германия стала бы непобедима, то мы все ставили мысленно ставку на победу России. Это тогда вовсе не предрешало отношения к ней; помню, я полушутя сказал, что если теперь приедет сюда их посол, то я завезу ему карточку; но это была только шутка, на которую так и посмотрели. Тем не менее во время пропаганды германофилов о необходимости победы над С<���оветской> Россией, я счел полезным зафиксировать наше суждение о том, что победа СССР для России предпочтительнее победы Германии, и что мы должны ей в этом способствовать, нисколько не меняя своего отношения к сов<���етской> власти. Это было мною изложено в 7 пунктах и лежало у меня в шкапу, когда я был арестован (28 Апреля 1942 г.). <���…> После моего освобождения, я оказался без дела, а тут пошли и успехи России; мы продолжали это дело и впервые связались с резистанс. Все это велось, пока немцы не ушли, очень подпольно. Но слухи об этом были, эту группу называли моим именем, и я был в списке тех, кого надо было увезти в Германию при приближении союзников. Только стремительность их отступления меня от этого избавила. <���…> [МАКЛАКОВ. С. 33; 35].

Итак, в ходе Второй мировой войны «оборонцы» и близкие им по взглядам русские эмигранты стояли «за Советы». Марк Алданов, например, признавался в письме к Борису Элькину от 16 июля 1945 года 385 385 BAR, Mark Aleksandrovich Aldanov Papers, box 11. , что приветствует победы Красной Армии. При этом у него, как и большинства «оборонцев», отношение к Советскому Союзу носило двойственный характер: с одной стороны, в СССР видели страну-участницу антигитлеровской коалиции, игравшую наиглавнейшую роль в разгроме нацизма и освобождении Европы, с другой, никто не забывал, что в этой стране существует тоталитарный режим, представляющий угрозу для западных демократий.

После «Великой Победы» на повестку дня со всей очевидностью стал вопрос: как вести себя дальше по отношению к СССР? Для «обновленцев», в рядах которых были не только «идейные», но и активные борцы с фашизмом, симпатии к СССР и надежда на скорейшую либерализацию советского режима превалировали над опасениями, что там ничего не изменится, а станет только хуже. Наиболее радикальная часть «обновленцев» на деньги Москвы основала в 1944 г. «Союз русских (затем советских) патриотов» и его рупор газету «Русский (затем Советский) патриот», которую редактировал профессор Одинец, многолетний партийный товарищ Алданова, когда-то член ЦК НТСП. Они жестко ставили

вопрос о смысле существования эмиграции: если они оказались по одну сторону с советской властью, не пора ли если не признать ее правоту, то поискать точки соприкосновения?

<���…>

В этом отношении знаменательным событием в жизни парижской эмигрантской колонии был <���…> визит группы писателей и общественных деятелей в советское посольство.

<���…>

Посольство 12 февраля 1945 г. посетили девять человек. Два адмирала, бывший командующий Балтийским флотом и военно-морской министр Временного правительства Д.Н. Вердеревский и М. А. Кедров, в 1920 г. командующий флотом и начальник морского управления в правительстве П.Н. Врангеля, были приглашены по настоянию посла. Кроме них, были В.А. Маклаков, А.С. Альперин, А.А. Титов, М. М. Тер-Погосян, Е.Ф. Роговский, В.Е. Татаринов и А.Ф. Ступницкий [БУДНИЦКИЙ (II). С. 244].

Василий Маклаков дает следующую интерпретацию этого события, всколыхнувшего все русское Зарубежье по обе стороны океана:

После ухода немцев мы получили возможность уже открыто искать сторонников, выпустили листовку, но у нас не ставился даже вопрос о посещении Посла <���СССР> и о каком-нибудь соглашении с ним. Но тут произошло два обстоятельства. Появились «патриоты», отчасти от Резистанс, а отчасти из германофилов, которые под этим флагом скрывали свое германофильство и нажитые ими деньги; они побежали к <���послу> Богомолову, оплевали прошлое эмиграции, словом, повели себя, как ренегаты. <���…> они стали убеждать нас к ним присоединиться, меня просили стать их почетным председателем, захватили помещение Жеребкова с украденной у нас мебелью, словом, эмиграцию отталкивали.

А другое обстоятельство было раздраженное и несправедливое отношение французов ко всем белым русским, которых обвиняли в помощи Германии и измене Франции. Кто не с «патриотами», тот против Советской России, т. е. с Германией. Вот упрощенное рассуждение улицы. Я не знаю, к каким действиям это бы меня побудило. Но мне не пришлось никаких решений предпринимать, когда сам Богомолов через посредника дважды выразил желание со мной повидаться. Он не говорил зачем, и затем речь шла только обо мне, и, после второго приглашения, которое поручил мне передать, я решил пойти «на разведку» и через того же посредника ответил, что его желание совпадает с моим, и просил назначить время. <���…> … за несколько дней до этого собрания, Богомолов через того же посредника мне передал, что <���…> назначает мне прием, не только меня, но и моей группы, по моему выбору, но желает, чтобы я привел обоих адмиралов, которые к нам входили. Мы решили пойти, именно как группа людей, которые от Советов независимы, но признают их национальной властью, и с ними не борются. Для нас было ясно, что никакой другой власти в России мы им противопоставить не можем <���…>. Тогда произошло свидание, протокол которого теперь Вы должны были уже получить <���…>. Из него Вы увидите, что мы заявили себя эмигрантами, в Россию не просились, но заявили, что после происшедшего, мы больше не хотим их свержения, и хотели бы не личного, а массового примирения с эмиграцией, как символ установления нового строя. <���…> Прибавлю, что через несколько недель Богомолов меня одного вызвал и спрашивал, не хочу ли я поехать в Россию. Я ответил, что поставлю этот вопрос, только когда все эмигранты получат право вернуться.

Вот как происходило это дело – и никакие резкие перемены с нами не произошли; все казалось совершенно логично и естественно; это было спонтанным и общим движением, а не чья-то инициатива пойти по иному пути. И поэтому я считаю, что у Вас вообще подняли много шума по пустякам, и что иначе поступить было нельзя; нельзя было оставлять эмиграцию при Деникинской <���программе>, с призывом продолжать прежнюю борьбу, или при патриотах, которые писали: «да будет благословенна октябрьская Революция». И если я себя отнюдь не чувствую героем, то не могу считать и преступником. <���…> Но если я Вам объясняю, как это вышло, то очевидно эта позиция основана и на некоторых политических предпосылках. Они таковы.