Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

В литературном сообществе, возрождающегося «русского Парижа», также шли «чистки». Так, например, просоветские «Русские Новости» с ликованием сообщали 3 августа 1945 года об аресте И. Сургучева:

Ярый поклонник гитлеровской идеологии, человек, лично близкий к Жеребкову, Сургучев был одним из столпов его газеты с первых же ее номеров. (Юрий Жеребков при немецкой оккупации Парижа возглавлял Управление делами русской эмиграции во Франции и под вывеской этого ведомства издавал профашистскую газету «Парижский вестник»). В июле и августе 1942 года он опубликовал на страницах «Парижского вестника» ряд прогитлеровских и антирусских фельетонов под общим названием «Парижский Дневник». Позднее, сделавшись, очевидно, более осмотрительным, Сургучев от писания подобных статей воздерживался, но продолжал деятельно работать в газете почти до самого ее закрытия. Арестован Сургучев именно за эти фельетоны, восхвалявшие немецких оккупантов и глубоко враждебные Франции. Его «досье» передано судебным властям, и процесс Сургучева состоится в недалеком будущем. В ожидании его заключенный находится в тюрьме Френ [КРАПИВИН].

В 1945 г. Сургучев был приговорен к шести месяцам тюремного заключения. Но поскольку никакого собственно пронацистского материала в его публикациях под заглавием «Парижский дневник» французское правосудие не нашло, а театральная деятельность его и вовсе лишена была какой-либо политической окраски 376 376 Некоторые отечественные литературоведы полагают, что Сургучёв не прислуживал немцам, а все его творчество и человеческие деяния в годы оккупации Парижа были якобы направлены на создание оставшимся в Париже собратьям по перу элементарной возможности выжить в условиях оккупационного режима; многих он буквально спас от голодной смерти [ЛИПАТОВ А.Т.]. . Сам писатель утверждал, что его деятельность ставила своей целью обеспечить выживание русского культурного сообщества в Париже, представители которого в массе своей остались без средств к существованию. За отсутствием состава преступления Сургучева из тюрьмы вскоре по-тихому отпустили. Однако для русской общественности из либерально-демократического лагеря Илья Сургучев, к слову сказать, не оправдывавшийся и не извинявшийся за свое сотрудничество с немцами, навсегда остался «нацистским прихвостнем», а значит, персоной «нон грата».

Компания по определению коллаборационистов из числа европейских деятелей культуры, их моральному осуждению и удалению из сферы каких-либо деловых и межличностных отношений, шла и за океаном. В начале 1945 г. в нью-йоркском «Новом русском слове» были напечатаны две статьи Якова Полонского «Политические настроения русского Парижа» (14 февраля, за подписью XXX) и «Сотрудники Гитлера» (20 марта), в которых был опубликован список имен русских эмигрантов, запятнавших, по мнению автора, себя сотрудничеством с нацистами: Мережковский, Гиппиус, Сургучёв, Лифарь, И. Шмелев, Николас фон Макеев (именно так)… Числились в нем также Георгий Иванов с Ириной Одоевцевой и Нина Берберова 377 377 В письме Самсона Соловейчика к Марку Вишняку указывается, что в этой статье имелись прямые обвинения в адрес Берберовой, которые редакция исключила из текста [FRANK. P. 613]. . Никакими фактическими доказательствами большинство обвинений поддержано не было. В первую очередь это касалось Г. Иванова, Одоевцевой, Берберовой и Макеева. Алданов по этой причине был решительно против разоблачительных статей Якова Борисовича, просил Полякова их не печатать и писал Полонскому, что он на суде не смог бы доказать многих своих обвинений [БУДНИЦКИЙ (IV). С. 154].

Однако тогда его мнение было воспринято как чересчур либеральное, «примиренческое», и по этой причине оставлено без внимания. После публикации статей Полонского все упомянутые в них лица были скомпрометированы в глазах общественного мнения; многие старые друзья и знакомые, в том числе и сам Алданов, друживший до войны с Ниной Берберовой, не желали более поддерживать с ними личные отношения.

Волна общественного остракизма вышвырнула из послевоенного литературного сообщества и Ивана Шмелева.

Ему вменялось в вину, что он печатался в газете «Парижский вестник», близко связанной с немецкими властями, а также и в том, что он участвовал в молебне в связи с победой немцев в Крыму летом 1942 г. – здесь и ниже [БОНГАРД-ЛЕВИН (II)].

Шмелев отчаянно защищался, указывая, что печатал сугубо художественные вещи:

в «Парижском вестнике» <���…> было напечатано четыре моих рассказа и одна литературная статья,

– но никогда ничего «активного», и что молебен он посетил лишь ради памяти:

погибшего в Крыму сына, моего единственного… студента-офицера, сражавшегося и в великой войне, и в добровольческой армии… расстрелянного, замученного большевиками.

<���…>

…я не запятнал чести русского писателя. Я не опозорил себя, я – да, ошибся. Это, именно, «кульпа левис»… неосторожность.

<���…>

Теперь… да, я вижу, что многое иначе представлял себе… я верил в минимальную чистоту, порядочность людей… хотя бы и немцев… Но я не сказал, не написал ни одного слова за них, для них. Все мои напечатанные слова – могут быть прочтены, они – есть.

Многие ему внимали с пониманием, сочувствовали, помогали материально, однако для Бунина, Алданова, Адамовича и литераторов из их окружения он до конца своих дней оставался «нерукопожатной» персоной. Впрочем, и он их всех люто ненавидел, и для него лично они отнюдь не были «чистые, достойные русские люди».

А вот к Дмитрию Мережковскому и Зинаиде Гиппиус, с которыми Алданов с начала 1920-х гг. поддерживал добрые отношения, он, несмотря на всеобщее их порицание, сохранил глубокое уважение. В первую очередь это касалось Мережковского – без сомнения крупнейшего русского писателя и мыслителя первой половины ХХ в. Веря в безусловную личную порядочность четы Мережковских, Алданов скептически относился к слухам об их прогитлеровских симпатиях 378 378 Согласно свидетельству Ирины Одоевцевой, Мережковский «до его последнего дня оставался лютым врагом Гитлера, ненавидя и презирая его по-прежнему.., считал его гнусным, невежественным ничтожеством, полупомешанным к тому же» [ОДОЕВЦЕВА. С. 19]. и не желал участвовать в общественной компании морального осуждения покойных литераторов.

Иван Бунин, напротив, не любил обоих супругов, особенно Гиппиус, – за ее, как он считал, ядовитую недоброжелательность. Так, например, он писал Алданову от 4 сентября 1945 года:

Прости меня Бог, что думаю об этом сейчас <���Гиппиус уже была при смерти – М.У. >. Но не могу не думать: чего только не останется после нее в смысле ее гадючих дневников насчет многих. Многих из нас.