Марк Уральский - Марк Алданов. Писатель, общественный деятель и джентльмен русской эмиграции

Алданов собирает деньги, отправляет посылки, обещает раздобыть для Буниных билеты «в кредит», уверяет, что визу они получат без затруднений, хлопочет об издании бунинских рассказов…. 23 марта 1945 он сообщает, что сокращенный вариант сборника «Темные Аллеи» был издан 373 373 Благодаря активности А. Седых первый вариант сборника «Темные аллеи» увидел свет в нью-йоркском издательстве «Новая земля» в 1943 г. и:

Отзывы в немногочисленных пер<���иодических> изданиях были восторженные <���…>. Один из рассказов удостоился большой чести: его взяло в антологию мировой литературы рассказов американское издательство Фишера…

23 апреля, когда советские войска штурмовали Берлин, Бунин пишет в Париж близким родственникам Алданова – Я.Б. и Л.А. Полонским, с которыми очень сблизился за годы войны:

Милые друзья, надеемся быть в Париже 1 мая. Поздравляю с Берлином. «Mein Kampf…» Повоевал, так его так! Ах, если бы поймали, да провезли по всей Европе в железной клетке! Сердечно обнимаю. Ваш Ив. Бунин [ДУБОВИКОВ. С. 398].

В свою квартиру в холодном и голодном Париже Бунины въехали 3 мая и с этого момента постоянно чувствовали помощь – и советами, и деньгами, и продуктами, от своего заокеанского друга.

Повседневная американская жизнь Алданова с окончанием войны дополнилась многочисленными хлопотами о европейских делах. В его переписке с В. Набоковым речь, например, идет о том, как получать гонорары за старые довоенные книги, продаваемые в Европе (издательства лопнули, кто должен платить?), имеет ли смысл хлопотать о возвращении своей библиотеки, брошенной в Париже в начале войны? – письмо от 16 ноября 1945 г.

Несколько строк в письме Набокова от 8 декабря звучат трагически. Он узнал из Праги, что его брат Сергей погиб в немецком концлагере под Гамбургом.

Говорят, живя в Берлине в 1943 году, он слишком откровенно выражался и был обвинен в англосаксонских пристрастиях. Мне совершенно не приходило в голову, что он мог быть арестован (я полагал, что он спокойно живет в Париже или Австрии), но накануне получения известия о его гибели я в ужасном сне видел его лежащим на нарах и хватающим воздух в смертных содроганиях…

Чуть ниже Набоков в символически-образной форме печалится об утрате довоенного «русского Парижа»:

Мучительно думать о гибели стольких людей, которых я знавал, которых встречал на литературных собраниях (теперь поражающих – задним числом – какой-то небесной чистотой). Эмиграция в Париже похожа на приземистые и кривобокие остатки сливочной пасхи, которым в понедельник придается (без особого успеха) пирамидальная форма.

Алданов 16 декабря отвечает:

Я эту пасху в ее воскресном виде любил…

Впоследствии Алданов не раз в переписке с друзьями, когда речь заходила о «русском Париже», цитировал набоковскую метафору и свой на нее ответ.

В освобожденном «русском Париже» в это время жизнь буквально кипела от появившихся надежд, ожидания скорых перемен к лучшему и сиюминутных восторгов. Возвратившиеся из французской глубинки эмигранты, не могли, однако, первое время точно оценить, что сохранилось из их довоенной, хорошо обустроенной среды обитания, и кто из бывших русских парижан уцелел, а кто нет. Об обстановке в «русском Париже», сообщал в письме Алданову от 20 июня 1945 года Георгий Адамович:

Я видел вчера – на вечере Бунина – Вашу сестру и был рад узнать, что у Вас все в порядке. «Весь Париж» русский был там. Я встретил людей, которых считал умершими или пропавшими без вести. Жизнь понемногу налаживается, достаточно болезненно, надо сказать, – и, конечно, никогда она уже не будет прежней.

Бурная радость русских парижан шла рука об руку с жаждой мщения, сведением личных счетов и политическими разногласиями.

Еще находясь в Грассе и живя только слухами о столичной жизни, Вера Бунина писала в дневнике:

В Париже опять началось разделение. Одни против других. Опять одним нужно «уходить в подполье», а другие берут на себя роль полицейских и сыщиков. Буду в Париже общаться только с теми, кто не занимается политикой и не вмешивается в чужую жизнь. А ото всех других подальше. Нервы и здоровье тратить на всякие дрязги – довольно» [Уст- Бун. Т. 3. С. 177].

Благими намерениями, как известно, черт дорогу в ад метит. Не успели Бунины приехать в Париж, как разразился скандал. В письмах от 27 июня и 5 июля Бунин жалуется Алданову на то, как его «просто на удивление дико оболгали» в парижской газете «Советский патриот». В опубликованном в ней интервью с ним, он будто бы выказывал горячее одобрение Указу Советского правительства о «Восстановлении в гражданстве СССР граждан бывшей Российской империи…», заявил что «Молодым – прямая дорога на Родину» и благосклонно воспринял слова корреспондента газеты, что «И на Родине Вас, И А встретят с цветами и почестями… Поверьте, иначе и быть не может». От этого текста Бунин был буквально в ярости:

Читали ли вы, дорогой Марк Александрович, это гнусное интервью? Каково!! Мне и не снилось этого говорить. Бесстыдство этой стервозной газеты дошло до того, что я послал «привет и пожелание успеха ей».

Другими словами, он извещал своего друга, что уже написал и послал в газету опровержение (прилагается копия письма в редакцию «Советский патриот» от 1 июля) и пригрозил подать на нее в суд за клевету. Что весьма показательно с точки зрения характеристики тогдашней атмосферы в эмигрантском сообществе, – в последних строках своего письма Бунин через Алданова попросил дружественное ему «“Нов<���ое> Рус<���ское> Слово не делать бума – мне это будет опасно».

В этот первый послевоенный год в Париже, как и по всей Франции, шла компания по выявлению и разоблачению «коллаборантов». Первую скрипку в ней играли вошедшие в состав послевоенного правительства генерала де Голля коммунисты. В обстановке подозрительности, доносительства, истерии и разгула самосуда под раздачу, естественно, попадали и ни в чем не повинные люди. В частности, как сообщала Вера Бунина в письме 25 июля 1945 года М.С. Цетлиной, пострадала друг Буниных Ляля Жирова, работавшая, чтобы прокормить себя и дочь, машинисткой в каком-то немецком учреждении:

Знаете ли вы, какая стряслась с Лялей беда. Ворвались фи-фи 374 374 Фи-фи (фр. FFI) – прозвище сотрудников спецслужбы (Les Forces françaises de l’intérieur – Внутренние французские силы), занимавшейся после войны в частности выявлением и арестом лиц, сотрудничавших с немецкими оккупантами (коллаборационистов). , забрали хозяев, а с ними и ее. И ей пришлось пройти весь крестный путь вплоть до плевков и побоев, хорошо еще, что не тронули вполне. Ее хозяев по требованию англичан выпустили через десять дней, а ей, ни в чем не повинной, пришлось просидеть сто десять дней, так как ко всему затеряли ее досье. Все, кто мог, из моих друзей помогали <���…>, в конце концов, освободили. Но на нее это все очень сильно подействовало. Там она себя держала с царственным спокойствием. Все удивлялись. Но, по мнению врачей, это тяжело отразилось на ней, как и шоки. Кроме того, по выходе ей пришлось жить в нашей квартире, когда она еще была занята нашими «оккупантами» 375 375 Во время отсутствия Буниных в Париже их квартиру заняли сторонние люди, из числа русских эмигрантов, судя по упоминавшейся Буниным в переписке фамилии – семья Г.К. Графа, см. [РЗвФ-БИОСЛ]. , которые оказались очень неприятными людьми. У нее начались головокружения, онемение пальцев, оказалось не в порядке сердце, да и с психической стороны не совсем все было нормально. Один раз она упала так, что треснули ребра. По нашему возвращению ей стало легче. Она успокоилась. Теперь стала упражняться на пишущей машинке – русских машинисток не достает, <���потому – М.У. > надеемся, <���что> на пишущей машинке она будет зарабатывать хорошо [УРАЛЬСКИЙ М. (V). С. 185].