Василий Щукин - Заметки о мифопоэтике Грозы.

Добрый же гений Калинова связан как раз с необъятными заволжскими просторами. Да и городской сад, улицы, овраги — все это куда как вольготное [11] [11] Замечательное понятие, не имеющее соответствия даже в украинском и белорусском языках. , а не тесное пространство. Зато тесны в Калинове дома — то главное для настоящего горожанина место, где он живет, спит и трудится. Причем тесны они по преимуществу не в физическом, а в нравственном отношении: домашний гнет «старших» невмоготу каждой мало-мальски даровитой и независимой натуре. Жизнь в доме Кабановых для Катерины — неволя : от свекрови ей «и дом-то опостылел; стены-то даже противны». А Кудряш ночью в овраге свистит и запевает: «Все домой, все домой! / А я домой не хочу»; «Гуляй, млада, до поры / До вечерней до зари!». И в самом деле: по улице гулять куда приятнее, вольготнее , чем сидеть дома, — и никому из героев «Грозы» невдомек, что жители европейских городов гуляют только по воскресеньям и только за городом (как во второй сцене «Фауста») или в публичном саду, который в Калинове даже есть, но что-то никто в нем и не гуляет.

Диалектической противоположностью неволи выступает в «Грозе» не свобода, а именно воля — экстремальная форма независимости личности от всех возможных разновидностей природных и общественных детерминантов [12] [12] Подробнее см.: Мильдон В.И . Открылась бездна… Приведу характерный фрагмент рассуждения автора: «Для русского самым глубоким переживанием бытия оказывается именно воля». Это самое тотальное, крайнее стремление. А что делать? От тотальной несвободы нельзя спастись хорошими законами — нужен внутренний порыв вольной личности (с. 140). . Погулять «до поры» таким страстным и горячим натурам, как Катерина, явно мало: ей хочется полететь, как птица, стать подобной воз-духу — субстанции, в предельной степени лишенной пространственной и временной определенности. А безбрежные заволжские просторы манят, порождая в «горячих сердцах» сладкий утопический «беспредел». А что делать? «Ведь надобно же, чтобы всякому человеку хоть куда-нибудь можно было пойти», — истинно говорил Мармеладов у Достоевского. Но ведь «куда-нибудь пойти» — это по-городскому «тесное», цивилизованное понятие, это не в дикое поле убежать, не в воздух взлететь и не в омут броситься, а найти себе место . В Калинове и в калиновском мире такого своего места нет [13] [13] «Необычайный простор, а места нет», «пустое место», «заколдованное место» может рассматриваться как архетипический образ русской литературы. — существует лишь то место, которое уготовлено тебе и таким, как ты, в установленной веками государственной или патриархальной иерархии и о котором тебе постоянно напоминают власти и «старшие». И неспроста Дикой кричит на Бориса: «Мало тебе места-то?». И Борису, и Варваре, и Кудряшу, и Кулигину мало места в том беспредельном просторе, который они имеют счастье каждый день наблюдать с высокого берега Волги, но они — не горячие сердца, они примирятся с действительностью, ведь жить-то надо, и лишь Катерина выбирает мгновение воли, за которое платит жизнью, вечным проклятием и муками ада [14] [14] Это «мгновение» длится в пьесе десять дней (вместо обещанных двух недель). Таковы законы реалистической художественной конвенции. Катерина умирает без покаяния и причастия и, следовательно, ее душа обречена на вечные муки. Происходит как раз то, чего она больше всего боится на протяжении всего действия. Вспомним, какую страшную клятву она просит взять с себя покидающего ее мужа: «Умереть мне без покаяния, если я…» . Дома «нет места», на улице можно лишь «погулять до поры»; дуб, который растет «среди равнины ровныя», — это психологический параллелизм с судьбою одинокого изгоя, лишенного корней [15] [15] В этой песне на слова А. Мерзлякова (авторское название «Одиночество») говорится о сироте, у которого нет родного дома, хотя он живет у себя на родине. . Полет упоителен, но недолговечен и — нечеловечен, и потому единственно возможным выходом для горячего сердца оказывается дихотомия вечности: тело в могиле, а душа в преисподней или все-таки в небе [16] [16] Предпоследний монолог Катерины в пятом акте начинается словами: «Нет, мне что домой, что в могилу — всё равно», однако героиня почти сразу же приходит к выводу, что «в могиле лучше…». Что же касается участи ее души, то хотя согласно христианским представлениям ей уготовлено место в аду, тем не менее в пьесе появляется парадоксальная надежда на иной исход. По словам Кулигина, душа утопленницы «теперь перед судией, который милосерднее вас!». Правда, говорит это просветитель, верящий не в магические догматы, не в средневековую «тишину и покой», а в справедливость, которая иногда встречается в антропоцентрической культуре, но не существует ни в природе, ни в религии, где господствует лишь высшая справедливость. .

Семантика полета, вольного парения в ничем не ограниченном бесформенном пространстве, играет важную роль в построении образа Катерины. Героиня мечтает быть птицей, бабочкой, но все это — метафоры души. Правда, не душа, а Дух Святой парит, где хочет, и именно Дух Святой, а не Сын Человеческий является основополагающей мистической категорией русской народной веры, полагающей безусловное превосходство духа над формой [1] [1] Ср.: Мильдон В.И . Открылась бездна. Образы места и времени в классической русской драме. М.: Артист. Режиссер. Театр, 1992. С. 13. Позволю себе процитировать характерный фрагмент этой книги: « Время (в России. — В.Щ. ) поддается месту , последнее как бы вбирает его в себя, и время начинает развиваться не по своим, а по этого места правилам» (с. 129). Но развиваться «по правилам места» есть не что иное, как по законам природы, а не истории, то есть по вечным, мифологическим законам. . Но Катерина — женщина, и она живет не духом, а душою, которая располагается в области сердца [18] [18] В Новое время, начиная с XVIII века, древнегреческое понятие души все чаще стали метонимически заменять романо-германским понятием сердца. . Душе свойственно возноситься к небу, но подобный образ присутствует в «Грозе» всего раз — в знаменитом рассказе Катерины о том, как она любила ходить в церковь, и этот образ относится к идиллическому месту и времени, которого нет — по крайней мере, в калиновском мире. При этом о движении вверх речь вообще не заходит: наоборот, «в солнечный день из купола такой светлый столб вниз идет» (курсив мой. — В.Щ .). Сама же Катерина хочет просто полететь , а не полететь вверх, к небу. Быть может, это связано с тем, что русский человек модифицирует архетипическую оппозицию «верх — низ / sacrum — profanum» в горизонтальную пространственную дилемму «даль — близь» — и однажды, но только однажды, Катерина прыгнула в лодку и убежала из дому в даль; летать же в даль она также не думает.