Эрих Соловьёв - Прошлое толкует нас

Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1968. С. 365

Там же. С. 488.

Там же. С. 427–428. Sub specie mortis (лат.) — с точки зрения смерти.

Выготский Л. С. Психология искусства. С. 427

Центральный монолог Гамлета рисует его как типичного представителя постреформационной иррелигиозности.

Гамлет — не католик, не протестант; сомнительно, существует ли для него вообще «господь по имени Христос». Гамлетовское: «Боже! Боже!» — чисто риторическая фигура, не подразумевающая никакого космологически и этически осмысленного божества. Иногда принц поминает бога, иногда, по-язычески, — богов.

Вместе с тем, по строгому счету, нельзя признать его ни скептиком, ни мистиком, ни деистом, ни, тем более, атеистом.

Реальностью реальностей является для Гамлета мир призраков, духов, демонов, вторгающихся в область посюстороннего (мир, к которому и католическое, и протестантское богословие относилось с большим подозрением). Реален он и для по-римски просвещенного Горацио, любителя примет и предзнаменований. Если бы царство призраков не было действительностью для Гамлета и других героев пьесы, трагедия, задуманная Шекспиром, вообще не имела бы смысла. Принц датский живет в той же суеверной вселенной, в которой обитали в XVI–XVII столетиях все деморализованные и изверившиеся христиане, — поклонники (или гонители) ведовства.

Выготский Л. С. Психология искусства. С. 410.

Выготский Л. С. Психология искусства. С. 487.

Локк Дж. Избр. филос. произв. В 2 т. М., I960. Т. 2. С 7–8.

Отважусь утверждать следующее: акцентирование печали, таинственности и нерешительности делает образ Гамлета фальшивым (неадекватным как в историческом, так и в герменевтическом смысле). Печать печали должна лежать на спектакле «Гамлет», но не на Гамлете-герое. Последний как раз одолевает общую меланхолию с помощью артистической иронии, детективного пристрастия к дознанию и метафизической тоски по общезначимым достоверностям. От акта к акту он меняется, возрастает в своей жизнеспособности, приближаясь к финальному непреложному действию.

Статья из сб. «Наука и нравственность». М., 1971. С. 196–267. (Печатается в сокращении.)

Не ставя перед собой задачу написать историко-философское исследование о Канте, я счел возможным допустить в изложении, которое предлагается дальше, известные несвойственные самому Канту повороты и способы развития темы, вступить на путь сознательной импровизации, общую направленность которой хотелось бы сразу же разъяснить.

В марксистской философской литературе неоднократно отмечалось, что учение Канта интересно своими внутренними противоречиями. Многие из них самим Кантом выявлены последовательно и честно. Однако в итоговых формулировках его работ дело подчас выглядит таким образом, словно напряженные альтернативы человеческой мысли, которые он представил, касаются не его самого, а какого-то иного, объективно взятого субъекта. Пытаясь освободить кантовский анализ от этой отстраненности, я прибегаю к известной драматизации кантовской концепции. Использование для этой цели приемов ситуационного анализа не кажется мне насилием над кантовской мыслью, потому что она сама тяготеет к ситуационно-историческим разъяснениям и иллюстрациям.

Кант И. Соч. В 6 т. Т. 3. С. 598.

В одном из писем к Ф. Греберу Ф. Энгельс назвал Канта человеком, который «всю свою жизнь стремился к соединению с божеством» (Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. С.302)

Цит. по предисловию К. Форлендера к книге Канта «Религия в пределах только разума». Спб., 1909. С. VI.

Вопросы философии. 1968. № 5. С. 15–29.

См., напр., Jaspers К. Die geistige Situation der Zeit. B., 1932.

См.: Sartre J.-P. Critique de la raison dialectigue. P., 1960. P. 19–23, 36–37, 45, 84, 86.

Ibid. P. 26–27.

В советской философской литературе «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», а также тесно связанная с этой работой «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 год» и написанная Энгельсом статья «Революция и контрреволюция в Германии» достаточно подробно анализировались при рассмотрении исторического развития марксистской теории. При этом главное внимание уделялось учению о типах буржуазных революций, становлению идеи непрерывной революции и идеи гегемонии пролетариата, обоснованию необходимости слома буржуазной государственной машины и т. д. (см.: Ойзерман Т. И. Развитие марксистской теории на опыте революций 1848 года. М., 1955). В настоящей статье я не претендую на рассмотрение этого широкого круга вопросов; меня интересует лишь одна тема, акцентированная острой идейной полемикой последних лет: личность в ситуации.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 234.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 234.

Маркс К., Энгельс Ф. Избр. Произв. М., 1983.Т. 1. С. 419.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 168.

Там же. С. 124.

Маркс К., Энгельс Ф. Избр. произв. Т. 1. С. 419.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 235.

Там же. С. 136.

Там же.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С 54.

Там же. Т. 8. С. 128.

См. там же: Т. 7. С. 69–71.

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 72, 52, 71; Т. 8. С. 153.

См.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 17.

Там же. С. 22.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 7. С. 23.

Там же. С. 29.

Там же. С. 19.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 160.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 161.

Там же. Т. 7. С. 109.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 203.

Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 8. С. 121.

Там же. С. 122.

Это было подлинное политическое слабоумие, аутистически самодовольная замкнутость сознания, которую не могло разрушить даже полное поражение. «…Только своеобразной болезнью… парламентским кретинизмом, — писал Маркс, — который пораженных им держит в плену воображаемого мира и лишает всякого рассудка, всякой памяти, всякого понимания грубого внешнего мира, — только этим… объясняется, что партия порядка, которая собственными руками уничтожила все условия могущества парламента, все еще считала свои парламентские победы победами…» (Маркс К., Энгельс ф. Соч. Т. 8. С. 181).