Бенджамин Харшав - Язык в революционное время

И в то время, когда сколько-нибудь масштабная вера в сионизм была потеряна и рассеялась, когда вся еврейская молодежь стала уходить из этого лагеря, когда начали исчезать все элементы, составляющие идею органического сионизма — любовь к Стране, возрождение языка, труд на земле, — в тот самый момент каким-то чудом в их лагере нашлась некая горстка людей, маленькая и слабая, тоже стоящая на краю бездны; и эта горстка нашла в душе странную отвагу — не веру и надежду, а отвагу, рожденную мыслью, что, может быть, мы — последние, и если уж история вынесла приговор, что у нас нет будущего и нет возрождения, то пусть мы и будем последними, но мы не имеем права покидать поле битвы. Факел, который зажег на берегах Темзы Йосеф-Хаим Бренер [100] В то время ивритский писатель Йосеф-Хаим Бренер был в Лондоне и издавал там журнальчик Ха-Меорер («Побудка») — аллюзия на более раннего иммигранта из России, Александра Герцена, который издавал в Лондоне русский революционный журнал «Колокол». Вследствие полного разочарования в будущем еврейского народа Ха-Меорер возвестил начало модернизма в ивритской литературе. (якобы носитель национальной ереси) своим призывом: «Мы будем последними на бастионе!», — выполнил свою миссию. Поднялось недовольство — недовольство заброшенностью Эрец Исраэль, слабостью воли сионистского движения. Поднялся бунт — не против власти-угнетательницы. Не против деспотизма дома Романовых [русских царей], даже не против социального устройства вообще, а против того самого движения, в котором родилось это поколение, против сионистского движения, еврейской интеллигенции, ивритской литературы — бунт, охвативший все стороны жизни. […]

В этой ситуации ужасной изоляции внутри иудаизма — того иудаизма, который после [погромов] Кишинева и Гомеля и [неудавшейся революции] 1905 г. и при все растущей народной боли оказался абсолютно беспомощным или видел единственный путь в отказе от сионистской мечты, изоляции среди товарищей по партии и идеологии и изоляции и отчужденности внутри ишува в Эрец Исраэль — в этой ситуации Вторая алия должна была продолжать свою работу, и не всегда исходя из убежденности или для собственного удовлетворения, а часто в крайней степени разочарования, не потому, что мы увидели красоту в нашей вере, а потому, что почувствовали уродство в предательстве, слабости и беспомощности, из внутреннего императива — не прекратить борьбу и победить.

В год погромов, с лета 1905 до лета 1906 гг., около двухсот тысяч евреев эмигрировали из России, но только тридцать пять тысяч прибыли в Палестину (Ben-Sasson 1976:861), причем многие из них вскоре уехали. Берл Кацнельсон осознавал иррациональность этого движения:

Разумно было занять позицию против Эрец Исраэль (ехать в Эрец Исраэль означало ехать в страну Абдул-Хамида [турецкого султана]). Мы, сражающиеся здесь [в России] против монархической власти, отправляемся в страну, которой правит Абдул-Хамид?.. То же самое относится к ивриту: разумно говорить, что массам иврит не нужен, они не в состоянии учить и знать иврит. Но я все еще не хочу на этом закончить.

Рабочие пытались получить работу (так называемое «завоевание еврейского труда») у частных еврейских фермеров в поселениях Первой алии, но их попытки далеко не всегда были удачными из-за конкуренции с более дешевой арабской рабочей силой и страха, который эти еврейские крестьяне питали перед чересчур интеллектуальными пришельцами-социалистами (возможно, имевшими влияние даже на их собственных дочерей). Молодым социалистам фермеры казались эксплуататорами, «Боазим» (от Вооза, библейского персонажа, богатого землевладельца). По одиночке рабочие не могли выжить, и они организовали две партии: Еврейскую социал-демократическую рабочую партию в Эрец Исраэль Поалей Цион («Рабочие Сиона»), выросшую из марксистской сионистской рабочей партии Поалей Цион, которая возникла в Европе и в Америке, а также новую немарксистскую партию Ха-Поэль Ха-Цаир («Молодой рабочий»). Хотя обе партии представляли движение социалистического сионизма и обе требовали от своих членов не просто верности идеологии, но и личной самореализации, между ними шел непрерывный спор, участие в котором было почти необходимо для идеологического выражения в еврейском обществе. Поалей Цион была партией более идеологизированной, тогда как Ха-Поэль Ха-Цаир пользовался большей популярностью благодаря «эволюционной революции» (Shapiro 1967:15) и подчеркиванию принципа самореализации индивида, который выкупает свою свободу собственным «потом и кровоточащим сердцем». В программном заявлении против Поалей Цион лидеры Ха-Поэль Ха-Цаир утверждали, что социал-демократия «висит в воздухе, без какой бы то ни было основы в этой стране, где нет индустриального развития», и поэтому она «вредит реализации сионизма»; но они признают, что из-за «высоко развитой склонности некоторых представителей нашего молодого поколения к абстрактной мысли» такая партия тоже имеет право на существование.

Их численность была чрезвычайно малой: в 1906 г. в Ха-Поэль Ха-Цаир было девяносто членов, а в Поалей Цион — шестьдесят. Даже в 1912 г., в разгар иммиграции Второй алии и после шестилетнего «завоевания труда», в Иудее было всего 522 рабочих, а в далекой Галилее — 240. Численность рабочих, приехавших в страну за период 1904–1914 гг., оценивается не более чем в три тысячи человек (что составило 10 % роста ишува) (M. Eliav 1978:335). Условия были тяжелыми, утопическое будущее — отдаленным, многие физически и нравственно страдали, многие разочаровывались, а большинство новых иммигрантов покинули страну (один из них, Давид Бен-Гурион, писал, что уехало около 90 % членов Второй алии [1947:17]), но они положили начало большинству жизнеспособных проектов ишува — коллективным сельскохозяйственным поселениям, рабочему движению и ивритоязычной культуре. Как определил ситуацию Берл Кацнельсон: «Вторая алия <���…> приехала под особой звездой; ее сопровождало трагическое состояние, которое выкристаллизовало ее и сделало силой в народе» (B. Katznelson 1947a:11; курсив мой. — Б.Х.).

Лозунгом Ха-Поэль Ха-Цаир было: «Наш мир стоит на трех вещах: на еврейской земле, на еврейском труде и на еврейском языке [т. е. иврите, иври]» (курсив мой. — Б.Х.). Конечно, слово «иврит» было этикеткой всего революционного набора, в противовес природе диаспорного «иудея» [йегуди]. Так, 1 октября 1906 г. идеолог и оптимист Давид Бен-Гурион (член другой партии) писал из поселения Петах-Тиква своему отцу в Польшу (которому должен был доказать, что в его отъезде из дома был большой смысл):