Бенджамин Харшав - Язык в революционное время

Еврейское [здесь и далее используется слово иври. — Примеч. пер.] возрождение — вот оно! Ивритские буквы на каждом магазине, ивритская речь на улицах, в магазинах и ресторанах, ростки возрождения! Нет. Ты не можешь сомневаться. Ты не можешь не верить! <���…> Здесь еврейский мальчик уверенно сидит на бегущем ослике, а восьмилетняя еврейская девочка едет на ослике, нагруженном поклажей. — Вот они, образы возрождения!

Иврит здесь — не просто язык, а всеобщая позитивная этикетка нового вида еврейского бытия. Образ всадников, скачущих верхом на осликах, может указывать на бесстрашие, возвращение к природе или раскованное поведение свободного ребенка, а не просто символизировать возрождение языка.

Рабочие жили в бедности и отчуждении, физически овладеть новыми навыками для них было подобно подвигу Геракла. Их не привечали ни турецкие власти, ни арабы, ни ортодоксальные евреи в Иерусалиме, ни еврейские фермеры Первой алии. Их существование в Эрец Исраэль оправдывали только общие идеологические воззрения, наполнявшие смыслом жизнь этих упрямых юношей и девушек. Воззрения эти строились на серии бинарных оппозиций: свобода — изгнание, Эрец Исраэль — диаспора, иврит — идиш, сефардское — ашкеназское произношение, жизнь на природе — воображаемые стены гетто в штетле, физический труд — ленивая жизнь торговца, молодое поколение — еврейство прошлого, реализация программы — пустопорожние сионистские речи и, самое главное: личная самореализация — пассивное прозябание в истории. Им хватило характера и «трагического состояния», чтобы выполнить все это. Молодой Цемах приписывает фермерше и писательнице Первой алии, стороннице внедрения иврита госпоже Пухачевской (1869–1934) мысль о том, что, возможно, «стоит какая-то правда за слухами о тех мальчиках, которые начали приезжать в Эрец Исраэль, что они пытливы, отчаянны, ничто не удовлетворит их, и все им кажется неправильным, как будто все построенное [Первой алией] неисправимо». А Бен-Гурион описывал их личные качества как «фанатизм, непоколебимость, а главное — укорененность» (1947:18).

Изоляция рабочих, нужда в постоянном прояснении и упрочении их идеологической мотивации, даже возраст этих молодых людей, оторванных от родительского мира, — все это усиливало коллективную жизнь. Вне работы многие из них проводили время вместе, спорили, организовывали партии и разбивались на блоки, а также пели, танцевали и делили трапезу. Поскольку все эти дела велись на иврите, иврит становился языком общественным и его будущее было гарантировано.

Отсюда берут начало сельские и городские трудовые коллективы и в конечном итоге маленькое общинное поселение квуца и более крупное — кибуц. Если говорить об идеях, это было демократическое общество, каждый индивид участвовал в общественных дискуссиях и принятии решений. У них не было установленных заранее или унаследованных норм, поэтому сами дискуссии имели центральное значение в их жизни, а велись они вокруг оправдания их существования там. Как написал историк рабочего движения в Эрец Исраэль, «давление бытия заставляли рабочего соглашаться с социализацией, коллективной собственностью, взаимной ответственностью и с созданием инструментов для всего этого» (Braslavski 1955:100). А историк Мордехай Элиав рисует картину их жизни:

Разверзлась пропасть [между рабочими и фермерами], и новые иммигранты почувствовали полное одиночество, наложившееся на естественное одиночество, характерное для любого нового иммигранта, особенно в идеологической, социальной и духовной сферах. Стремясь к поставленной цели, иммигранты старались облегчить свое одиночество, создавая коллективную жизнь и специфический стиль жизни, характеризовавшийся национально-романтическим настроением и жаркими идеологическими спорами. Особенную важность приобрели клубы, возникшие в разных поселениях, — они служили центром культурных и общественных собраний, вечеринок и танцев, даже центрами влияния на молодежь в поселениях. Партийные газеты, а также книги и памфлеты облегчали их психическое состояние, укрепляли дух и заставляли сплотить ряды.

Рабочие, преимущественно мужчины, но не только, были молоды, в большинстве своем холосты, и их сексуальная жизнь, за исключением некоторых постоянных пар, была малоактивной или ее вообще не было. Они оказались в изоляции в трудной стране, под властью коррумпированного и деспотического оттоманского режима. Вместо еврейского общества диаспоры, построенного вертикально, большими семейными кланами, которые включали несколько поколений, здесь сформировались группы горизонтальных сегментов, объединявшие людей одного возраста, без кровнородственных связей, без отцов и дедов, а также без детей, которых надо было воспитывать (возможно, по-французски?). Ячейкой общества была не семья, а возрастная группа, члены которой разделяли общую идеологию и читали новую ивритскую периодику. К ним пришло осознание конца всей предшествующей истории: конца двух тысячелетий изгнания и конца тысячелетий классовой борьбы — во имя появления нового человека и еврея. Намеренно отрезав себя от родительского мира, от материнской нежности, от бабушкиных сказок, от обычаев и суеверий многих поколений, от языка и еды своего детства и, в реальности, от отвратительной жизни штетла и его безысходного существования, они пытались создать новый мир, построенный на самообразовании индивида: ели странные и горькие оливки, обрабатывали землю мотыгой (турия) и говорили на иврите.

Социальные рамки, возникшие в рабочем движении — политические партии, «Всеобщая профсоюзная организация сельскохозяйственных рабочих», рабочие коллективы на границах мошавот [101] Сельскохозяйственные поселения, в которых, в отличие от кибуцев, не было обобществления собственности и коллективного труда. (Примеч. ред.) , коммуны — все это подталкивало людей переводить свою жизнь на иврит, письменный и устный. Партия Ха-Поэль Ха-Цаир приняла принцип перехода на иврит в 1906 г. Поалей Цион была связана со своей партией в Европе, а там идиш в качестве культурной силы находился на подъеме, и невозможно было увлечь трудящиеся массы (которые почти не знали иврита) отказом от идиша (см. воспоминания Ицхака Бен-Цви, процитированные в Shapiro 1967:21). Бен-Гурион передает слова товарища, который сказал ему: «Я за иврит, как и ты, но я не знаю, как доказать это через „исторический материализм“», т. е. через марксистскую доктрину (Shapiro 1967:21). Хотя Бен-Гурион и Бен-Цви даже издавали журнал на идише, Онфанг («Начало»), но из-за оппозиции к идишу он закрылся после второго номера. В 1908 г. эта партия тоже решила перейти на иврит.