Антон Нестеров - Колесо Фортуны. Репрезентация человека и мира в английской культуре начала Нового века

Майкл ван дерГучт. Роберт Карр, граф Сомерсет и леди Френсис Говард.ок. 1616. Британский музей, Лондон

По письму Генри Гудьеру заметно, что «случай графа и графини Сомерсет» занимает Донна на нескольких уровнях – и как богослова, и как юриста (сказывается образование, полученное поэтом в юридической школе Линкольнз-Инн), и как человека, чей собственный брак, тайно заключенный с Анной Мор, вызвал долгое и мучительное разбирательство и стоил поэту карьеры, – но при этом Донн крайне осторожен в формулировках, понимая, что речь идет об одном из самых громких скандалов за всю историю царствования короля Иакова. Характерным образом Донн, сославшись на то, что живет за городом, уклонился от присутствия на свадебных торжествах, ограничившись присылкой своей эпиталамы.

Другой большой поэт, отозвавшийся на бракосочетание графа Сомерсета, – Джордж Чапмэн (1560–1634), известный в первую очередь как переводчик Гомера («Семь книг Илиады» и «Щит Ахилла» были опубликованы им в 1598 г., двумя отдельными изданиями, в 1611 г. вышла «Полная Илиада» в его переводе, а в 1614–1615 гг. появляется его «Гомерова Одиссея») и автор двух сложных поэтических книг: «Тень ночи» (1594) и «Пиршество чувств» (1595). Чапмэн в начале 10-х гг. XVII в. искал себе патрона и, возлагая большие надежды на Роберта Карра, написал по случаю его бракосочетания аллегорически-мифологическую поэму (644 строки) «Освобожденная Андромеда» («Anromeda Libertata»), заканчивающуюся «Эпиталамой, исполняемой Парками» («Parcarum Epithalamion», 75 строк). Поэме было предпослано обширное стихотворное посвящение «Праведному высокочтимому Роберту, графу Сомерсету и его благороднейшей леди, леди Фрэнсис (около 190 строк). [439]

Уильям Холл с рисунка неизвестного художника. Джордж Чапмен.1616. Национальная портретная галерея, Лондон

Поэт и композитор Томас Кэмпион (1567–1620), мадригалы и арии которого звучали в ту пору едва ли не в каждой светской гостиной и которому покровительствовала леди Фрэнсис, сочинил свадебную маску для новобрачных («The Somerset Masque»), а в подготовке празднеств принял участие еще и Бен Джонсон.

Так бракосочетание сэра Роберта и леди Фрэнсис стало не только светским, но и литературным событием.

Интересен тот факт, что молодожены остались недовольны посвященным им сочинением Чапмэна, тогда как эпиталама Донна была принята весьма благосклонно. Причины этого попытаемся сформулировать ниже, пока же скажем несколько слов о некоторых представлениях, связанных со свадебным обрядом, которые нашли отражение в искусстве того времени.

Заря Нового времени еще не знала специализации, характерной для последующей эпохи, и различные виды искусства, при всей «непараллельности» их развития, в XV–XVI вв. ориентировались на общие топосы в целом. «Образно-понятийный язык» еще не раздроблен на отдельные «диалекты» и охватывает все поле искусств, и потому обращение к соседней «зоне», когда литература «разъясняет» архитектуру, [440]а поэзия – музыку, [441]оказывается эффективным способом комментария: то, что в одной области искусства явлено как «закодированный референтный смысл», в другой представлено как легко читаемый и доступный текст.

Так, характерная для Фламандской музыкальной школы XV–XVI вв. (Дюфаи, Жоскен Депре и др.) особенность – шифровать в музыкальном произведении имя заказчика или некую фразу, используя для этого буквенные соответствия нот, [442]– находит не только соответствие, но и пояснение в гравюрах Брейгеля, а позже – в коллажах Арчимбольдо.

Мы лучше поймем особенности, присущие эпиталаме конца XVI – начала XVII в., если обратимся к живописи той поры, и в первую очередь – к свадебному портрету.

Портрет в ту эпоху всегда писался «по поводу» – будь то заключение брака, вступление в новую должность или получение награды или титула. Тем самым портрет был призван «маркировать зону перехода» из одного состояния в другое и служил своеобразной «печатью», окончательно утверждающей и закрепляющей положение, достигнутое моделью. [443]

Парный супружеский портрет имел своеобразный канон, к которому обращался художник, создавая конкретное полотно. Известный искусствовед М. Н. Соколов пишет: «Исследуя поэтику семейно-свадебных мотивов в изобразительном искусстве, надлежит помнить о следующем моменте, имеющем здесь значение общеобязательного. Свадьба, этот "праздник праздников" в народном сознании, в наиболее целостном виде реализовывала обрядовое взаимодействие человека и космоса. Обязательной частью самого действа и его художественно-символического оформления становился мир флоры (растительность в свадьбе достигает состояния вечного летнего, как бы райского цветения), фауны (с целым рядом избранных, чаще всего встречающихся в искусстве животных) и четырех стихий мироздания. <���…>

Почти повсеместно жених и невеста принимали на время праздника временный статут короля и королевы с ношением соответствующих обрядовых регалий.<���…> Новобрачная выступала в "одеянии Природы", в виде ожившей ее персонификации. <���…> Землю, главную стихию обряда, пребывающую в состоянии райского плодородия, представляют цветы и фрукты (часто в виде дарений жениха и невесты друг другу), сам фоновый пейзаж, иконографические элементы пасторали и Сада Любви; воду – фонтаны и источники либо их домашние варианты в виде кувшинчика для омовения, сцены купания либо плавания Любви; воздух – птицы, пролетающие в пейзаже, либо (опять-таки в интерьерном варианте) сидящие в клетке. Наконец, огонь – свечи либо в редких случаях даже сцены пожара на заднем плане. К кругу же излюбленных свадебных животных, постоянно встречающихся в соответствующих композициях XV–XVI веков, принадлежат лошадь, обезьяна, собака и кролик». [444]Заметим, что лошадь в свадебных картинах является метафорой желания: характерным образом парной картиной к «Портрету новобрачной» Ганса Мемлинга выступали «Две лошади», а так называемый «Троянский конь» Карпаччо на самом деле представляет собой свадебную сцену, легко атрибутируемую по свадебным жезлам в руках юноши и девушки, стоящих рядом. [445]Символом желания выступала и обезьянка, которая могла также являться и атрибутом стихии огня. [446]Собачка символизировала верность; кролики традиционно ассоциировались с плодородием: весьма характерно, что на заднем плане «Любви земной и небесной» Тициана мы видим сценку, изображающую охоту на кроликов.