Светлана Адоньева - Традиция, трансгрессия, компромисc. Миры русской деревенской женщины

В обеих историях подчеркивается, что пороком женщин было отсутствие самоконтроля и неуважение к мнению семьи, что и послужило причиной их несчастья; в обоих случаях, несмотря на то что агрессорами были мужчины, рассказчицы возлагают основную вину на женщин. Обе рассказчицы принимают сторону матери-большухи, осуждая независимый брачный выбор, который сделали женщины. Многие разговоры, которые мы вели с деревенскими женщинами, включали в себя такие истории. Мы поняли, что они не всегда содержали в себе какое-то особое предостережение, касающееся нашей жизни, но обеспечивали тот дискурс, который позволял женщинам, обладающим относительной социальной властью, «устанавливать законы» и декларировать общественные моральные ценности.

История о жестоком убийстве женщины была рассказана Евдокией Тимофеевной и ее подругами Зоей Венедиктовной К. и Ниной Васильевной С. (обе родились в начале тридцатых годов, событие произошло в их юности). Парень почувствовал себя оскорбленным тем, что мать его девушки, собиравшейся ехать учиться, не позволила той выйти замуж (видимо, дочка послушалась, хотя это не совсем понятно из рассказа). После празднования Иванова дня в соседней деревне он напал на девушку с ножом, но нож оказался коротким, поэтому она не умерла сразу; тогда он вернулся с ней в свою деревню, взял бритву, перерезал ей горло, а потом застрелился сам. Предположительно, молодую пару похоронили в одной могиле, но одна из рассказчиц уверяла, что в конце концов их похоронили отдельно, так как мать не могла позволить, чтобы они лежали вместе. Эти два варианта финала свидетельствуют о легендарной основе этой истории. Мы интерпретируем эти взаимоисключающие финалы, предлагая два различных суждения о событиях: если бы обоих похоронили вместе, это значило бы, что их любовь была настоящей и что вмешательство матери было неоправданным. Но если воля матери похоронить их в разных могилах оказалась решающей, это свидетельствует о том, что правомерной представлялась материнская позиция.

Придерживаясь материнской оценки, Лидия Панкратовна рассказала нам две истории о материнском проклятии и его бедственных последствиях. Сестра ее мужа забеременела вне брака, и ее мать в ярости сказала: «Будь ты проклята!»

И она (дочь) не могла родить ребенка: она потеряла троих, потому что у нее был слишком узкий таз. Только четвертый выжил, но он был недоношенный, ей делали кесарево сечение. Вот что такое материнское проклятье.

Другая женщина, которую прокляла ее мать, заболела такой болезнью, когда «все болит». Лидия Панкратовна завершила свой рассказ наставлением студентке-фольклористке: «Вот запомни на будущее». Подразумевалось, что девушка не должна идти против воли родителей.

Подобно сюжетам мелодраматических песен, такие рассказы дают нам набор сюжетов о роковых ошибках, совершенных женщинами, и о женской виктимизации; их функция – предостережение. Как и в песнях, здесь патриархальная традиция дает ответ современности: молодые женщины, которые противятся советам и воле старших, плохо кончают. В истории об убийстве и суициде даже следование материнскому совету не смогло спасти девушку от гнева молодого человека – возможно, потому, что мать советует девушке учиться (чтобы стать независимой) и не выходить замуж. Здесь молодой человек утверждает свою власть над всеми женщинами. Мы можем себе представить, как Евдокия, Зоя и Нина обсуждали эту историю в молодости – за обсуждением стоял страх, что подобная судьба угрожает любой непокорной.

Во всех описанных выше историях важную роль играет мать, которая действует как направляющая сила или нравственный ориентир в жизни дочери. В рассказах, действие которых происходит в советское время, обращает на себя внимание то, что отец не представлен как властная фигура: возможно, это связано с отсутствием отцов или утратой ими власти, а может быть, просто эти истории были рассказаны матерями. В любом случае сюжет о женщине, ослушавшейся матери и оказавшейся несчастной, заставляет думать, что матери-большухи занимали главенствующее положение в качестве моральных судей в сообществе. Истории эти рассказывались для развлечения, упрочения социальной сплоченности, а также для повышения авторитета рассказчицы. Совершенно иначе выглядели рассказы о собственной жизни: почти никто из наших информанток в рассказах о себе не прибегал к мелодраматическим ходам. Причиной, как мы полагаем, является то, что единственной доступной субъектной позицией в мелодраме оказывается позиция жертвы; другая же мелодраматическая позиция – злодейки – обычно не становится субъектной в автобиографии [Spender 1980].

Притягательность мелодрамы была очень велика для того поколения женщин, которому полагалось подражать прославленным советским героиням. Образцовые женщины перевыполняли трудовые нормы, брались за работу, традиционно считавшуюся мужской, и производили для страны рабочую силу [Chatterjee 2002: 158]; мелодрама же задавала альтернативный дискурс. Этот дискурс был привлекателен для деревенских женщин по нескольким причинам: в первую очередь, он определен приватной сферой чувств и личной жизни, которая не признавалась советской культурой. Во-вторых, драматизм этих текстов определен конфликтом личного и общественного, между желаниями молодой женщины и традиционными нравственными нормами. Привлекательность мелодрамы для старших женщин усиливается также и их ностальгией по патриархальному миру. Независимо от степени собственной вовлеченности в подобные драмы, женщины реагируют на этот нарратив, поскольку он подтверждает традиционные ценности и убеждения, в которых они выросли (женская честь, женская ответственность перед старшими и родом, судьба); кроме того, он позволяет им идентифицироваться и с женщинами-жертвами, и со злодейками, бросающими вызов патриархальным ожиданиям. Даже сегодня конфликт между конформностью и сопротивлением по-прежнему актуален, эта драма по-прежнему разыгрывается каждый день, как это очевидно из историй, обсуждаемых в сплетнях. Посредством таких рассказов женщины незаметно определяют правила осуждения (материнскую точку зрения) и идентификации (позиция дочери).

Мелодраматическая модальность дает ключ к эстетическому и нравственному миру деревенских женщин. Как и рассказы женщин о сверхъестественном (глава 8), истории мелодраматического характера конструируют межличностные отношения и семейные связи. Как мы писали выше, мир семьи настолько ценен для деревенских женщин, что именно на нем они основывают свою субъективность (связывается ли он с иным миром – или с социальным миром труда и государства). Личная сфера наших собеседниц представлена миром, который прежде всего определяется отношениями и только после этого – личными действиями и намерениями. Единичные действия были важны для наших собеседниц, о чем свидетельствуют их личные истории, но эти действия основывались на поддержке социальными сетями, обеспечиваемыми семьей и родом. В следующей главе на примере другого песенного дискурса (частушки) мы исследуем, как субъективность может конструироваться одновременно и как самодовлеющая, и как встроенная в сеть отношений.