Наум Синдаловский - История Петербурга в преданиях и легендах

На углу Невского проспекта и улицы Рубинштейна открылось первое в Ленинграде современное кафе-автомат. Ленинградцам кафе полюбилось, и они прозвали его за быстроту обслуживания «Американкой» или «Пулемётом». Но качество пищи было настолько отвратительным, что название «Пулемёт» сразу же приобрело второй смысл и трансформировалось в идиому «Пуля в живот». Отсюда было недалеко и до второго названия: «Гастрит». Но есть и легенда, опровергающая эту народную этимологию и предлагающая свою версию происхождения названия кафе. Согласно этой легенде, первыми кафе-автомат облюбовали для своих встреч демобилизованные офицеры, вернувшиеся из Германии. Между собой они называли кафе «Гаштетом» – от немецкого «ресторанчик». И только много позже, уже при новом поколении постоянных посетителей этого кафе, «Гаштет» превратился в «Гастрит».

Недалеко от «Гастрита», на углу Невского и Владимирского проспектов, в первых этажах ресторана «Москва» в своё время открылось безымянное кафе. Первоначально оно так в народе и называлось – «Подмосковье». Затем, если верить молодёжному фольклору, белые кафельные стены кафе расписал огромными «пародийными петухами» художник Евгений Михнов, и кафе приобрело новое название: «Петушки». Его-то и облюбовала ленинградская неформальная молодежь для своих постоянных встреч. В общение они привнесли свои обычаи и традиции, свои непривычные правила поведения, собственный сленг. Атмосфера в кафе никак не соответствовала обязательным рекомендациям по проведению комсомольцами и молодежью культурного досуга и отдыха.

Вскоре у кафе появилось новое неформальное название. Вот как об этом повествует легенда. Правила поведения в кафе запрещали курение внутри помещения. Ребята выходили в тесный коридорчик, который сразу же наполнялся густыми облаками дыма, сквозь который не всегда можно было не только увидеть что-либо, но и услышать. Однажды к ним подошел милиционер: «Что вы тут курите! Безобразие! Какой-то Сайгон устроили». В то время как раз шла война во Вьетнаме. Слово было найдено, а, как известно, «в начале было Слово…». Так в ленинградской топонимике появилось одно из самых знаменитых и популярных названий – «Сайгон». Соответственно, постоянные посетители «Сайгона» стали «сайгонщиками». Среди них были известные в будущем диссиденты и политики, поэты и художники, актеры и общественные деятели – все те, кого в начале 1990-х годов окрестят, кто с ненавистью, а кто с благодарностью, шестидесятниками.

НЕ УСПЕЛИ ЛЕНИНГРАДЦЫ ОПРАВИТЬСЯ от потрясения, вызванного погромными речами Жданова и Постановлениями 1946 и 1948 годов, направленными против творческой интеллигенции, как городу был нанесён ещё один удар, нацеленный на этот раз на хозяйственный, административный и партийный актив Ленинграда. В том же 1948 году началось сфабрикованное в Москве так называемое «Ленинградское дело». Обвиняемым инкриминировалось возвеличивание роли Ленинграда в победе над фашистами в ущерб роли Сталина, в попытке создания компартии РСФСР и в желании вернуть столицу страны в Ленинград. Только в Ленинграде и области по этому «делу» были репрессированы и расстреляны десятки тысяч человек, в том числе около двух тысяч высших и средних партийных работников. Суд над главными обвиняемыми происходил в Доме офицеров. Как вспоминают очевидцы, в конце процесса произошла «страшная и какая-то мистическая сцена». Сразу после оглашения смертного приговора в зале появились сотрудники госбезопасности. Они молча «набросили на приговоренных белые саваны и на руках вынесли их из зала». Приговор тут же был приведен к исполнению.

«Ленинградское дело» поставило крест на кадровой политике Ленинграда, сводившейся к выдвижению на высшие партийные и хозяйственные посты наиболее ярких, деятельных и активных членов партии, способных принимать самостоятельные решения. На их место пришли послушные исполнители воли Сталина, а он, как известно, боялся «города трёх революций» и незаурядные, выдающиеся «хозяева» Ленинграда ему были не нужны.

За четверть века после «Ленинградского дела» сменилось около десятка первых секретарей и председателей Ленгорисполкома, и все они канули в Лету, не оставив после себя ничего, кроме фамилий в архивах новостных лент, да одного-двух анекдотов в городском фольклоре, характеризующих их далеко не с лучшей стороны. Все они являли собой образцы ограниченности, невежества, кичливости и высокомерия. В фольклоре сохранился анекдот, как первый секретарь обкома КПСС Василий Сергеевич Толстиков на вопрос иностранного журналиста о смертности в Советском союзе ответил, что «у нас смертности нет». Он же вызвал на ковер создателей фильма «Проводы белых ночей» и, брызгая слюной, кричал: «Я вас сотру в порошок! У вас на глазах гуляющих молодых людей поднимается бетонный мост. Что это за символ?». Другой «хозяин» города, председатель Ленгорисполкома Николай Иванович Смирнов, привёл иностранных гостей в Эрмитаж и, остановившись у статуи Вольтера, хвастливо воскликнул: «А это наш генералиссимус!». Ещё один первый секретарь Ленинградского обкома КПСС Борис Вениаминович Гидаспов, согласно городскому фольклору, оказался в числе «трёх злых демонов» Ленинграда: Гестапова, Неврозова и Кошмаровского, как ленинградцы безжалостно окрестили его, тележурналиста Александра Невзорова и телевизионного лекаря шарлатана Анатолия Кашпировского.

Заметным исключением в этом скучном ряду, пожалуй, был только Григорий Васильевич Романов. Первым секретарем Ленинградского обкома КПСС он стал в 1970 году. Он был деятельным и инициативным комсомольским работником, сделавшим блестящую партийную карьеру. Однако в глазах большинства ленинградцев Романов стал олицетворением ханжеского партийно-бюрократического чванства эпохи загнивающего социализма. Его имя вошло в пословицы и поговорки («Мариинка танцует, Елисеев торгует, Романов правит») и осталось в ленинградской неофициальной микротопонимике (Дамба Романовна). В Ленинграде его пренебрежительно окрестили Гэ Вэ. О нём рассказывали потешные анекдоты, сочиняли весёлые частушки и школьные страшилки. О нём остались легенды, составившие целый пласт городской фольклорной культуры.

По законам фольклорного жанра, который ради яркой и выразительной персонификации тех или иных событий может пренебречь точностью дат и хронологией событий, Романову приписывали даже то, что происходило задолго до его вступления в должность, как это случилось, например, с историей строительства концертного зала «Октябрьский».

Возведением нового концертного зала было решено отметить 50-летие Октябрьской революции. Дело происходило при предшественнике Романова, но идею строительства фольклор приписал Григорию Васильевичу. Будто бы он лично курировал проектирование здания. Когда проект был уже готов и времени для его реализации оставалось мало, выяснилось, что место для строительства вообще не определено. Исполнители нервничали, постоянно напоминая об этом первому секретарю. Однажды, как рассказывает легенда, такой разговор зашел в машине Романова по пути от Московского вокзала в Смольный. Романову давно уже надоели эти разговоры, он не выдержал и махнул рукой: «Вот здесь и стройте!». Машина в это время проезжала мимо так называемой Греческой церкви, построенной в свое время усилиями греческой общины Санкт-Петербурга вблизи греческого посольства. Так, если верить легенде, была решена судьба церкви. Она была снесена, и на её месте действительно в 1967 году был открыт новый концертный зал, названный громко и символично – «Октябрьский». Во всяком случае, именно этим поспешным и, по всей видимости, случайным решением первого секретаря можно объяснить поразительную недостаточность пространства, в которое буквально втиснут архитектурный объём здания. Говорят, архитектор Жук был возмущен таким решением, но ничего сделать не мог. Против первого секретаря приёмов нет.