Василий Молодяков - Шарль Моррас и «Action française» против Германии: от кайзера до Гитлера

Наихудшим оказался пиаровский эффект. Несмотря на оду Барреса «спокойствию, хладнокровию и сдержанности» французских войск в Руре (GPR, 332), уже оккупация 1921 г. с участием «цветных» частей (активным сторонником их использования был Манжен), солдаты которых не лучшим образом обращались с местным населением, подорвала престиж Франции. «Ни одно послевоенное событие не возбудило у американцев больше симпатии к Германии, чем оккупация Рура» [211] Warren I. Cohen. American Revisionists: The Lessons of Intervention in World War One. Chicago, 1967. Р. 56. . Вирек прозвал Пуанкаре «франко-негритянским вождем»: тогда это было политкорректно. Бывший итальянский премьер Франческо Нитти писал:

«Степень цивилизованности победителей измеряется их поведением по отношению к побежденным. Поругание побежденных означает бесчестность победителей. <���…> Наиболее культурные города Европы подвергаются оскорблениям и насилиям со стороны цветных войск Франции. Без всякой необходимости, просто в целях издевательства, германское население подвергнуто моральной и физической пытке, которой не знали прошлые века. <���…> Рейнские города, больше всех сохранившие творения готики, сейчас заняты неграми, явившимися из хижин, сделанных из ила и грязи. <���…> Даже сейчас, спустя уже несколько лет после заключения мира, желтые, коричневые и черные люди стоят на Рейне, совершая безнаказанно всяческие насилия и преступления» [212] Нитти Ф. Европа без мира. Пг. – М., 1923. С. 179; Его же . Вырождение Европы. М. – Пг., 1923. С. 79–82. . Подробности опускаю.

Зато сепаратисты Ренании воспряли духом. Требуя создать в Руре «автономную администрацию», Бенвиль напомнил, что «оккупация левого берега Рейна не дала результатов, поскольку мы отдали власть прусским чиновникам» (JBA, II, 91), т. е. назначенным из Берлина. Германия не была лишена суверенитета над левым берегом, поэтому чиновники остались на местах, однако оккупационные власти все чаще вмешивались в их деятельность. Прежде всего это касалось сепаратистского движения.

В декабре 1922 г. Баррес добился освобождения арестованного немецкими властями лидера Рейнской республиканской народной партии Йозефа Сметса. «Настоящий ренанец, всем сердцем преданный делу независимости» и «революционер в душе», по словам его соратника и соперника Дортена, он занимал самую радикальную позицию и требовал полного отделения от Пруссии (GPR, 451–452; DTR, 96–100). Выйдя на свободу, Сметс поблагодарил Барреса, «лучше других знающего и понимающего рейнскую душу», и назвал своей целью создание франко-ренанско-бельгийского комитета (GPR, 452–454). Когда в марте 1923 г. на Сметса покушались, Баррес приветствовал его спасение словами: «Да здравствуют свободный Рейн и франко-рейнская дружба!» (GPR, 311–312).

В апреле 1923 г. Дортен приехал в Париж к генералу Манжену, который и после отзыва с Рейна оставался покровителем сепаратистов. Годом раньше аналогичный вояж закончился, не начавшись: вместо обещанного приема в МИД ренанцам велели уехать, пока их не депортировали (DTR, 133, 228). Теперь Манжен подготовился лучше. За два месяца Дортена приняли председатель Сената Поль Думер, маршалы Жоффр и Фош, Баррес, «гениальный ум которого понимал всю важность рейнского дела для жизненных интересов Франции», Доде и Бенвиль, ряд сенаторов и депутатов (DTR, 133–138). Высказавшись за создание независимой Ренании, Бенвиль призвал власти «не отталкивать ренанцев» и строже обращаться с прусскими чиновниками, понимающими только язык силы, напомнив, что при Манжене, «первом французском генерале, которого ренанцы увидели после Наполеона», дела обстояли иначе (JBJ, II, 175–177).

«Ренания должна быть гласисом французской обороны, если не хочет стать передовой линией прусского реванша», – заявил гость (GPR, 456). Военные соглашались, но Дортен с сожалением отметил отсутствие политического веса даже у прославленных маршалов. Мнение депутатов значило куда больше, но в этих кругах рейнская проблема рассматривалась в контексте борьбы левых и правых, а не национальной безопасности. Лидер левых в Палате Эдуар Эррио выслушал Дортена, но уверил его в скорой победе демократии в Германии, что решит все проблемы (собеседник считал это вредной иллюзией). Лидер правых Луи Марэн, «большой друг нашего дела», сочувственно кивал, но признал невозможность повлиять на правительство (DTR, 139–140).

«Пуанкаре остался недоступным для меня», – сетовал Дортен. По его словам, премьер запретил официальным лицам принимать человека, которого берлинское правительство считает изменником и влияние которого «равно нулю». Недоброжелатели пустили слух, что визитер – «двойной агент, призванный создать разлад между французами» (DTR, 136–137). Пуанкаре, связанному официальным положением, приходилось вести сложную игру. Дортена приняли Луи Лушёр, влиятельный финансист и неоднократно министр, и Перетти делла Рокка – тот самый, которого премьер в декабре 1922 г. направил к Моррасу. Наконец, Пуанкаре послал к гостю Мориса Бюно-Варийя, хозяина газеты «Le Matin» и мастера закулисных переговоров, с сообщением, что он сочувствует сепаратистам и готов помогать им, но не может делать это официально, а потому просит визитеров уехать (DTR, 142–144).

Вернувшись домой, Дортен обнаружил, что у движения появился новый вождь – «приемный сын Рейна» Йозеф Маттес во главе организации «Свободная Ренания», которая «по большей части состояла из авантюристов и безработных», т. е. из людей, недовольных жизнью и готовых к активным действиям. Пока Дортен устраивал собрания и занимал межсоюзную Рейнскую комиссию разговорами о необходимости «рейнской валюты», Маттес формировал боевые дружины и привлек внимание деловых людей. Конкуренцию лидеров усилила пассивность Сметса, оправлявшегося после ранения (DTR, 145–147).

Тем временем берлинское правительство перешло к решительным действиям. 26 сентября 1923 г. канцлер Штреземан объявил о прекращении «пассивного сопротивления» в Руре, а президент Эберт ввел чрезвычайное положение по всей стране, фактически передав исполнительную власть в руки Рейхсвера. Задуманный как грандиозная антиберлинская демонстрация, «Рейнский день» 30 сентября в Дюссельдорфе превратился в «Кровавое воскресенье», когда штурмовые отряды правительства при помощи полиции и невмешательстве оккупационных властей разогнали ренанцев, открыв по ним огонь (DTR, 153–157). Произошел обычный в таких случаях раскол: Дортен отказался от активных действий, Маттес начал готовиться к более активным. В октябре на левый берег приехал Баррес, которого принимали как дорогого гостя. Он увидел то, что хотел увидеть: «наш престиж очень высок во всем регионе», «сепаратистская идея каждый день завоевывает новых сторонников», будучи «стихийным порождением рейнской земли» и «давней антипатии к Пруссии» (GPR, 321–327). 27 октября он писал Моррасу, что «полон восторга и вдохновения от увиденного», но заметил: «Объединенная Ренания – это опасно. Здесь тоже нужны рейнские государства » (ВМС, 617).