Альбер Шамдор - Саладин, благородный герой ислама

Безупречная фигура молодого короля выделяется на общем фоне этого века, отмеченного драматическими для крестоносных государств событиями. Он, безусловно, единственный, кто мог бы действовать достаточно энергично, чтобы спасти Иерусалим от разгрома, но его терзала неизлечимая болезнь, и он постепенно угасал. Несмотря на жгучий огонь, сжигавший его сердце, несмотря на вред, причиненный другим злом, злом, окружавшим его со всех сторон (губительные последствия которого все росли), несмотря на свое желание возглавить христианство в трагическую минуту, он был вынужден оставить власть. Чтобы обеспечить преемственность иерусалимского трона, он выдал свою старшую сестру замуж за Ги де Лузиньяна и доверил ему управление королевством. Однако этот выбор не понравился баронам и породил новые распри. Граф Триполи Раймонд III, возглавивший партию недовольных, заявил, что у него больше прав на регентство, чем у Ги де Лузиньяна. Он с шумом покинул двор и стал привлекать на свою сторону многих феодалов, восставших против своего короля. Успеху его военных действий способствовала полная военная некомпетентность Ги де Лузиньяна, на которого возложили обязанность остановить завоевания Саладина. Положение грозило серьезно ухудшиться, и Бодуэн IV, ни за что не желавший становиться виновником раскола франкского общества в Сирии, уступил давлению коалиции своих вассалов. Он лишил своего зятя возложенных на него ранее обязанностей, отнял регентство и даже попытался расторгнуть его брак со своей сестрой. Теперь настала очередь восстать Ги де Лузиньяну. Он заперся в Аскалоне и поднял знамя мятежа. Бодуэн потребовал, чтобы он предстал перед судом рыцарей и прелатов и был судим за свою измену. Ги де Лузиньян в ответ опустошил район Дарума и убил безобидных кочевников, пасших свои стада под защитой короля. Тогда иерусалимский король отправился в Аскалон и, найдя его ворота запертыми, «приказал, чтобы ему их открыли, — сообщает Гильом Тирский. — Три раза он стучался в главные ворота, но никто так и не вышел. Горожане поднялись на крепостные стены и ждали». Тем не менее удача все же улыбнулась Бодуэну IV под стенами Яффы: этот город он отобрал у своего зятя. В Акре он собрал Высшую курию, чтобы судить мятежника, у которого тут же нашлись защитники в лице таких именитых людей, как Иерусалимский патриарх и великие магистры орденов тамплиеров и госпитальеров. Но смерть этого великого короля приближалась, и не желая, чтобы она послужила причиной жестокой борьбы за трон, прокаженный монарх доверил королевство графу Триполи, назначив своим наследником Бодуэна V — «Бодуэнчика», как называют его «Деяния киприотов», пятилетнего ребенка, родившегося от первого брака его сестры Сибиллы с маркграфом Монферратским. «Перед смертью он решил, — пишет Рене Груссе, — что, если ребенок не доживет до десяти лет, Раймонд III сохранит за собой регентство, но только до конца этих десяти лет, а потом передаст Папе, германскому императору, королю Франции и королю Англии право выбрать наследницу из двух дочерей Амори: Сибиллы и Изабеллы». В марте 1185 года, отдав последние распоряжения, призванные обеспечить наследственное право Анжуйской династии на иерусалимский трон, прокаженный король умер. С политического горизонта Сирии исчезла выдающаяся личность, великий христианский король скончался во цвете лет, а его королевству предстояло сгинуть в ходе безжалостной войны. Среди стольких гордых рыцарей, жаждущих навсегда остаться в памяти потомков, он не нашел никого, кто бы собрал все силы, организовал защиту Иерусалимского королевства и спас оберегаемый ими Гроб Господень. Саладину стоило только появиться во главе своих мамлюков, чтобы за несколько часов сокрушить в несчастливый день Хаттина франкскую конницу, приведенную на резню легкомысленными государями. Ему стоило только показаться в Палестине, чтобы завоевать ее за несколько дней, пройдя победоносным маршем и практически полностью уничтожив Иерусалимское королевство.

Одним из первых деяний регента было подписание нового четырехлетнего перемирия с Саладином. Так Раймонд надеялся выиграть время. Сразу же после этого он отправил в Европу посольство, состоящее из великих магистров тамплиеров и госпитальеров и Иерусалимского патриарха, чтобы попросить помощи и объяснить всю серьезность положения латинских государств Леванта. Прелаты сели на корабли в Яффе и без приключений прибыли в Бринд. Папа Луций III и Фридрих Барбаросса находились тогда в Вероне. Германский император пообещал выполнить все, о чем его просили, но не отправил в поход ни одного пехотинца. Что касается наместника Христа, то он выпустил некоторое количество индульгенций и рекомендательных писем. После пышных похорон великого магистра тамплиеров, умершего в Вероне вследствие эпидемии, два оставшихся посла решили не падать духом и отправились во Францию, где тогда царствовал Филипп Август. Они прибыли в Париж и преподнесли королю вместе с письмами Римского Папы ключи от Иерусалима, Башни Давида и Гроба Господня. Филипп Август, искренне взволнованный рассказом о несчастьях христиан Востока, сразу же дал обет крестоносцев и захотел немедленно отплыть на Святую Землю. Однако его окружение отговорило его от столь поспешного решения. Тогда посланники Иерусалима отправились в Англию к Генриху II. Тот встретил патриарха и его спутника с большими почестями, но Ираклий совершил ошибку, упрекнув короля за его поведение по отношению к католической Церкви. Он осмелился даже публично обвинить его в убийстве архиепископа Кентерберийского и высказал неудовольствие по поводу Кларендонских постановлений, которые ограничивали юрисдикцию церковных судов. И когда обидчивый по природе монарх позволил себе в не слишком дипломатичной форме заметить, что не желает слышать от него подобные речи, наглый прелат, получивший Иерусалимский патриархат благодаря стараниям своей любовницы, ответил: «Вы можете сделать меня жертвой вашей обычной вспыльчивости. Вы можете мучить меня, как мучили моего брата Томаса Бекета. После всего этого мне все равно, погибну ли я в Сирии под ударами сарацинов или буду убит здесь вами, не менее злобным, чем любой из этих варваров». Не трудно представить, что английский король, будучи далеко не святым, отказал в помощи такому послу, который к тому же явился с папским письмом. Таким образом, Ираклий, хваставшийся при отъезде из Святой Земли тем, что привезет с собой французского и английского королей, вернулся ни с чем. И Иерусалимское королевство не могло надеяться больше ни на какую поддержку Запада, кроме как на папские индульгенции. Провал миссии патриарха привел франкское общество в Сирии в уныние, оно чувствовало себя покинутым и отданным на милость курдского завоевателя. Даже если бы подобного разочарования было недостаточно, чтобы окончательно расстроить несчастных восточных христиан, то произошло еще одно событие, которое ввергло Палестину в новую смуту. В 1186 году в Акре внезапно скончался «Бодуэнчик». Его останки упокоились рядом с прахом Готфрида Бульонского, и его могила стала последней королевской могилой, расположенной у подножия Голгофы. Злые языки утверждают, что Сибилла отравила сына, чтобы посадить на трон своего второго мужа Гй де Лузиньяна. Другие обвиняют графа Триполи в убийстве царственного ребенка. Какие бы слухи ни ходили, но главным вопросом, занимавшим умы основных претендентов на корону, был вопрос о том, кто станет новым королем. Сибилла плела интриги, она немедленно вернулась в Иерусалим, чтобы занять трон своих предков, опередив таким образом графа Триполи, который и сам мчался к Святому городу во весь опор. Однако, по совету Жослена III де Куртенэ, дяди Бодуэна IV и опекуна покойного короля, граф Триполи собрал в Наблусе своих сторонников и добился их одобрения своего намерения завладеть короной. Пока бароны совещались, перед ними предстал гонец от Сибиллы и сообщил, что, будучи старшей дочерью короля Амори, сестрой и матерью двух последних королей, она является законной наследницей трона, а также передал им пожелание будущей королевы Иерусалима, которая просит их принять участие в празднествах по случаю ее коронации. Граф Триполи велел ответить, что он и могущественные сеньоры из его партии охотно согласились бы признать ее королевой, если бы она развелась с Гй де Лузиньяном и вышла замуж за человека, способного возглавить франкскую армию и по-настоящему защитить Иерусалимское королевство. Коварная Сибилла согласилась с этим условием и заставила феодалов поклясться, что они признают сувереном человека, которого она выберет себе в мужья. Ираклий, знавший о ее истинных намерениях, объявил о разводе. Отныне Ги де Лузиньян был разведен. Теперь, когда ее права на трон признали, Сибилла велела готовиться к празднествам по поводу своего восшествия и в конце концов в храме Гроба Господня торжественно получила корону из рук патриарха, который произнес клятву верности и повиновения от имени духовенства и народа, и попросил ее разделить свое право царствовать с тем, кого она считает самым достойным. «Мой выбор сделан, — ответила она, — беря свою корону и возлагая ее на голову Ги де Лузиньяна». И, обращаясь к последнему, она добавила: «Я выбираю вас своим королем и своим господином, а также королем Иерусалима, потому что человек не должен разделять то, что соединил Сам Бог». Этот «день одураченных» спровоцировал скандал, отголосок которого можно найти в том, что ответил брат Гй де Лузиньяна, когда ему сообщили об этом событии: «Эти люди, сделавшие моего брата королем, сделали бы меня Богом, если бы они меня знали!» Граф Раймонд Триполийский не стал скрывать свой гнев и вернулся в свое княжество. Отныне между ним и Ги де Лузиньяном, «этим мальчиком на побегушках без гроша в кармане и к тому же не имеющим поддержки сирийской знати», негласно была объявлена война. Таким образом, перед лицом опасного и честолюбивого врага, мечтавшего воссоздать политическое единство мусульманского мира, христианство оказалось разделенным на два полных ненависти лагеря, готовых броситься друг на друга прямо на глазах у неверных. Саладин должен был обрадоваться, узнав эту приятную новость. Будучи дальновидным политиком, он позаботился о том, чтобы это соперничество старательно поддерживалось. Он даже предложил графу Триполи заключить с ним союз, пообещав ему в качестве платы за предательство иерусалимский трон. Чтобы его соблазнить, он направил к Иордану семь тысяч воинов во главе со своим сыном Афдалом. Ги де Лузиньян понял, что во имя общего дела будет лучше, если он договорится со своим опасным вассалом, и отправил к нему послов с целью выяснить, возможно ли примирение. Но соглашение задерживалось. Однако к какому бы клану ни принадлежали иерусалимские христиане, Ги де Лузиньяна или Раймонда Триполийского, вскоре у них появились совсем другие заботы: незабвенный «кондотьер» Рено де Шатильон взялся за старое. Вернувшись в политику и заняв в ней одно из первых мест, он ускорил и без того назревавшие события: захватил на своих землях новый значительный дамасский караван, шедший из Египта, и заявил богатым купцам, которых он вел в плен в свое логово в Кераке и которые протестовали, ссылаясь на мир, заключенный между франками и мусульманами: «Пусть Мухаммад вас сейчас же освободит!» В числе пленников, согласно продолжателю Гильома Тирского, находилась сестра Саладина. Последний, руководствуясь этикой ислама, осуждавшей вероломство даже по отношению к иноверцам, отправил Рено де Шатильон послание с требованием немедленно освободить купцов из Дамаска и вернуть им их имущество. Хозяин Керака, находясь в хорошем настроении, ответил, что он будет держать у себя пленников до тех пор, пока «они не выжмут из себя все свое золото». Тогда Саладин обратился к иерусалимскому королю с просьбой защитить заключенный некогда мир от подобных посягательств. Ги де Лузиньян искренне старался повлиять на своего вассала, не боявшегося ни Бога, ни дьявола, который стремился быть владыкой на своей земле, так же, как король на своей, и, кстати сказать, не подписывал перемирия с сарацинами. Увы, как написал об этом продолжатель Гильома Тирского, «захват шестого каравана был погибелью Иерусалимского королевства». И действительно, Саладин по приказу Багдадского халифа начал проповедовать священную войну во всем мусульманском мире, и христианские земли стали объектом завоевания: дар ал-харб [10]. Как только был объявлен джихад, государь Антиохии Боэмунд III отмежевался от остальных латинских государств Леванта. Чтобы не погибнуть вместе с Иерусалимом, он подписал с Саладином договор о нейтралитете и должен был, к своему стыду, оставаться верным своей измене. Не беспокоясь больше на его счет, Саладин начал готовиться к завоеванию Палестины.