Альбер Шамдор - Саладин, благородный герой ислама

Ночь с 26 на 27 июня Саладин провел в Хисфине. В течение пяти дней он стоял лагерем на равнине, расположенной рядом с местом, где река Иордан вытекает из Тивериадского озера. В среду 30 июня он устроился на холме, с которого можно было наблюдать роскошную Тивериаду, столицу бывшей Иордании, построенную Иродом Антипой в честь Тиберия, знаменитую своей раввинской школой, откуда вышел иерусалимский Талмуд и Масора, предназначенная сохранить древнееврейский текст Библии. Став столицей галилейского княжества, обогатившись благодаря торговле следовавших из Дамаска в Акру караванов, получая половину доходов близлежащих земель, Тивериада не переставала процветать и под управлением христиан. Недалеко от него находилась деревня Эммаус, славящаяся своими горячими банями, известными под названием термы Тиберия, и великолепным храмом, при входе в который находилось двенадцать фонтанов, и каждый из них излечивал какую-нибудь болезнь. Саладин захватил Тивериаду за час. Его мамлюки ограбили и сожгли город. При свете охватившего окружные кварталы пожара воины Саладина тщетно атаковали все еще не захваченную крепость, защищаемую женой Раймонда Триполийского, которая отказалась уехать и отправила к иерусалимскому королю курьера с просьбой о помощи. Христиане собрали у источников Сефории приблизительно двадцать тысяч воинов. Узнав о том, что случилось в Тивериаде, король созвал совет. Заседание было очень бурным. Рено де Шатильон хотел немедленно отправиться освобождать Тивериаду. Раймонд Триполийский, более осторожный в своих высказываниях, поскольку Тивериада являлась его фьефом, призвал собравшихся быть благоразумными и не пытаться в период жаркого лета пересечь пустыню без воды с армией, которая будет погибать от жажды. «Я вас прошу, — советовал он, — остерегайтесь в это время года покидать источники Сефории. Положитесь на безрассудство ослепленных легкими победами мусульман, они сами придут к вам. А это все, что нам нужно, потому что пока мы будем оставаться бодрыми и отдохнувшими, они будут пересекать отделяющую нас друг от друга пустыню и подойдут, ослабленные от жажды и изнуренные переходом. Мы атакуем их, не дав им даже времени напиться воды, и без труда уничтожим этих проклятых, которые грабят наши земли и сжигают города». Рено де Шатильон, своими вероломством и разбоями неоднократно подвергавший опасности Иерусалимское королевство, не разделял эту точку зрения. Он посмел обвинить Раймонда Триполийского в трусости: «Ты долго говорил, чтобы напугать нас, — сказал он ему. Конечно, в глубине души ты должен испытывать к ним некоторые дружеские чувства, и потому ты хочешь помешать нам пойти и разбить их». Страсти накалились. Бароны начали поносить друг друга, не обращая внимания на короля, по-прежнему не знавшего, что предпринять. Один тамплиер упрекнул Раймонда Триполийского в отсутствии энтузиазма, он обвинил его в сговоре с врагом. Но граф Триполи, предчувствуя ужасные несчастья, упорствовал и умолял короля не покидать источники Сефории и не толкать христианскую армию к катастрофе. «Тивериада принадлежит мне, — восклицал он. Моя жена все еще заперта в цитадели. Мне все равно, что Саладин захватит этот город, только бы он убрался со Святой Земли. Поистине я видел много мусульманских армий, но я еще никогда не видел подобной той, которая пришла с султаном сегодня. Если вы отправитесь в Тивериаду, Иерусалимское королевство падет». И он покинул военный совет и удалился в свою палатку. Искренность его речей потрясла большую часть присутствовавших на заседании баронов. Нерешительный король доверил провидению улаживать свои дела и захотел подождать несколько дней, прежде чем принять чью-либо сторону. Была полночь. Каждый вернулся в свою палатку. Но великий магистр ордена тамплиеров Жерар де Ридфор, тот самый, который несколько дней назад так доблестно сражался вместе с Жаклином де Майе, видя личное оскорбление в том, что король склоняется к мнению его врага Раймонда III, неожиданно пришел к Ги де Лузиньяну и попытался заставить его изменить решение. «Не держите на меня зла, — попросил он короля, — за то, что я так смело говорю с вами. Граф Триполи предатель. Вы недавно царствуете и у вас прекрасная армия. Какой позор для вас, если вы не попытаетесь спасти христианский город! Чем вы сможете оправдать подобный поступок? Мы, тамплиеры, свой выбор сделали. Мы скорее снимем наши белые плащи и распродадим свое имущество, чем смиримся с бесчестьем, которому будет подвергнут народ Иисуса Христа. Сир, прикажите войску быть готовым выступить на рассвете и следовать за знаменем святого креста!» Король уступил. Несколько часов спустя, с первыми проблесками зари христианская армия покинула источники Сефории. Поход за смертью начался.

Осаждая Тивериадскую крепость, Саладин хотел заставить христиан покинуть регион, богатый источниками и пастбищами Сеффуриаха, преградить им доступ к Тивериадскому озеру и остановить на выжженной земле, где они не смогли бы найти ни одного колодца с водой.

1 июля две армии встретились. «Аллах привел их ко мне!» — воскликнул Саладин при виде иерусалимского короля, прибывшего на поле, которое он выбрал для сражения. На следующий день состоялась первая стычка близ Лубийи, в девяти милях к востоку от источников Сефории. Жестокость проявляли обе стороны. «Никогда, — пишет Баха ад-Дин, — в истории предшествовавших нам поколений не рассказывалось о военных подвигах, подобных тем, свидетелями которых мы тогда были». Спустилась ночь, но никто в обоих лагерях не сложил оружия. Для христиан положение становилось драматическим. Людей и животных мучила жажда. День был жаркий, а запасы воды почти кончились. С рассветом у христиан оставалась последняя надежда: прорубить коридор через мусульманскую армию, любой ценой разорвать ее беспощадные объятья. Но мамлюки, привыкшие к палящему солнцу и раскаленному песку, не дали им никакой передышки. Весь день в облаках пыли их атаки следовали одна за другой. «Бог вселил ужас в сердца неверных», — добавляет Баха ад-Дин. Франкская армия была окружена со всех сторон, и петля неумолимо затягивалась. А Саладин еще не бросил в бой все свои силы. Главный удар он решил нанести тогда, когда его враги будут окончательно измотаны жаждой. Его лучники обрушивали град стрел то на фланги противника, то на его центр. Эти искусные стрелки наносили христианам сильный урон. И франки утратили все свое мужество. Один из их отрядов, спасавшийся бегством, был буквально изрублен. Тогда те, кто остались от некогда блестящей христианской армии, в беспорядке взобрались на холм Хаттина, рядом с которым находилась могила святого патриарха Неби Шуайба. Иерусалимский король попытался перестроить свои войска, но все было напрасно. Его лучшие солдаты потеряли веру и цеплялись за этот холм, не думая о том, что их будут осаждать до тех пор, пока они все не умрут от голода, жажды и жары. Ги де Лузиньян был единственным, кто пытался организовать отчаянную атаку с кучкой отважных рыцарей. Этот героический поступок на мгновение поменял местами две армии. «Я смотрел на своего отца, — рассказывал впоследствии сын Саладина Афдаль и увидел, что он обеспокоен. Он вдруг изменился в лице и кинулся вперед, крича: «Пусть демон будет уличен во лжи». Тогда наши развернулись и атаковали франков, которые уже прорвали наши ряды, но были отброшены, отступили и вновь взобрались на холм. Когда я увидел, что они отступают и мы их преследуем, я воскликнул: «Мы обратили их в бегство!» Но франки вернулись и атаковали более яростно, чем в первый раз. Они оттеснили нас до того места, где находился мой отец. Поскольку они начали снова отступать, я подумал, что они окончательно разбиты, но Саладин крикнул мне: «Замолчи! Мы не победим их до тех пор, пока не падет штандарт Ги де Лузиньяна»». Вот рассказ, который подтверждает, что иерусалимский король действительно два раза пытался прорвать мусульманские ряды. Не добившись успеха, он на скорую руку соорудил лагерь, приказал водрузить на вершине холма крест и призвал своих солдат выстроиться вокруг святого знамени, чтобы послушать мессу и горячо помолиться. Какой волнующей, наверное, выглядела эта религиозная служба среди мертвых тел, на этом унылом холме, который казался в отблесках заката 3 июля 1187 года красной скалой, возвышавшейся над огромным морем мусульманских войск. Несчастные христиане по-прежнему мучились от жажды. Им не пришлось спать в эту ночь, ибо Саладин не давал им покоя до рассвета. Наконец настало гибельное для христиан 4 июля 1187 года. Султан ждал, чтобы атаковать христиан, когда знойный ветер, дующий с Тивериады, позволит его солдатам поджечь землю, покрытую вереском и сухой травой. Огонь очень быстро распространился вокруг холма, и, как пишет Имад ад-Дин, «христиане страдали от огня с неба, от огня с земли и от огня ранений». Разносимое ветром пламя проникло в христианский лагерь и уже полыхало под ногами людей и лошадей. В пылу неравной битвы, которая началась в таких условиях, графу Раймонду Триполийскому и его рыцарям удалось сбежать. Что в точности произошло? Неизвестно. Договорился ли он с Саладином и тот тайно открыл проход между рядами своих войск? Сумел ли он сам прорваться через неприятельские ряды? Последнее мало вероятно, ибо тогда не совсем понятно, почему другим рыцарям не удалось последовать вслед за ним. Как бы там ни было, в душе графа Триполи остался тяжелый след. Он укрылся в Тире: есть сведения, что несколькими днями позже он был убит фанатиками исмаилитами. А пока несчастные христиане, изнуренные вчерашней битвой, бессонной ночью, задыхающиеся от дыма, сжигаемые солнцем стонали и молились, атаки мусульманской конницы следовали одна за другой ускоренными темпами. Мамлюки появлялись со всех сторон «среди колеблющегося воздуха, мучений от жажды и охватившего все вокруг пожара», — читаем мы в «Книге Двух Садов». Арабский автор зло добавляет: «Эти христианские псы высунули свои сухие языки и выли от боли. Они надеялись добраться до воды, но их со всех сторон окружал ад и его пламя». Вскоре у франков не осталось мужества, даже чтобы защищаться. Никогда поражение не было столь полным и столь тяжелым. К вечеру двадцать тысяч христиан полегли на еще теплый пепел этой враждебной земли. Они погибли как герои, смыв своей кровью непростительную ошибку Ги де Лузиньяна, который по слабости привел их на эту резню.