Александр Бузгалин - СССР. Незавершенный проект

«Стерильная» позиция Явлинского не учитывает того, что трудовая собственность представлялась реальным решением. Либераль-ный-неолиберальный подход страшился в России – не беспочвенно – любых форм трудовой собственности, даже на капиталистической основе. С другой стороны, воцарились утопические представления относительно совместимости приватизации и «справедливости», «коллективизма». В советском обществе было сильнейшее сопротивление идее приватизации и по ментальным, и по моральным соображениям, несмотря на то, что позднее на антикоммунистической основе оно было легко осуществлено на практике (о чём стоило бы поговорить в отдельном исследовании). В любом случае, кажущиеся сегодня наивными представления, которые исходили из возможности общественного контроля над приватизацией, из приоритета общественных и производственных коллективов, ссылались на указ Михаила Горбачёва от 19 мая 1990 года и на советские законы «О собственности». Даже в решении ЦК КПСС и ЦКК от 25 апреля 1991 года подчёркивалась предпочтительность коллективных форм собственности, при сохранении широкого круга государственной собственности. В приватизационном процессе предписывалось «широкое участие коллективов по месту работы и профсоюзов». Характерно, что в обществе столь сильным было желание обобществления государственной собственности, что планы, излагающие приватизацию, производили такое впечатление, будто приватизация и есть обобществление, формирование народной собственности. Оппозиционная антикоммунистическая организация «Демократическая Россия» на своём учредительном съезде 20–21 октября 1990 года также связала проблематику приватизации и социальной защиты трудящихся, как будто их можно совместить. (Вспомним морализаторский, популистский стиль программы Шаталина). Более поздние экономические разработки трактовали такое отношение общества не как отражение в сознании народа [280] Позднее, в начале 1990-х гг., под председательством Ельцина, ради таких общественных настроений и идеологической манипуляции под руководством Чубайса провели т. н. ваучерную приватизацию. Провозглашался лозунг народных акций, а свелось к простому обману трудящихся. определённого исторического опыта общественного самоуправления, а как нелепый и иррациональный духовный рудимент государственного социализма и общественной собственности в противовес чистой частной собственности, рациональному господству «экономики» [281] Под знаком подобных идеологических конструкций рассматривает вопрос, например: Ю. Г. Александров. Приватизация общественной собственности в России и экономическая теория. // Собственность в XX столетии. С. 490–506. Неолиберальная ортодоксальность принуждает автора, фактически оставаясь в рамках сталинской логики, не видеть реальной разницы между государственной собственностью и общественной, коллективной собственностью. Коллективную собственность он просто переводит в мир утопий. .

На основании последующего опыта приватизации сколько-нибудь серьёзный и объективный аналитик, рассматривая производственные отношения собственности трудящихся как мелких акционеров, может прийти к выводу, что приватизация в своей основе – это властные отношения, которые были нацелены не только на ликвидацию государственной собственности, но и на исключение «трудовой собственности». А ведь трудовая собственность в новой системе в России могла появиться только как одна из форм частной собственности, и как таковая, она была отчуждена от производителей, не делала их заинтересованными в делах предприятия, даже в производстве прибыли. Сколько-нибудь беспристрастные аналитики подчёркивают: если трудящийся собственник не принимает непосредственное участие в управлении предприятием, в контроле над менеджментом, он не может исполнять свои функции собственника, хотя нельзя отрицать, что с точки зрения сохранения рабочего места всё же «народная акция» может иметь серьёзное значение. В рыночной экономике, согласно окончательному выводу: «Превращение формального собственника в реального означает, что интересы собственника преобладают над интересами производителя». Следовательно, речь идёт о неразрешимом внутреннем противоречии системы, вследствие чего собственник-производитель не в состоянии исполнять на предприятии такую функцию, какую исполняли, например, в России 1917 года или в Венгрии 1956 года рабочие советы. Тогда они были коллективными уполномоченными трудящихся и стояли непосредственно над собственностью, то есть над процессом производства, в то время как менеджмент предприятия действовал под контролем коллектива трудящихся [282] Т. В. Гаврилова. Акционерная собственность и корпоративное управление // Собственность в XX столетии. С. 628–631 и Д. О. Чураков. Русская революция и рабочее самоуправление. Москва, Аиро-ХХ, J 998. . Массовое присутствие «трудовой собственности» даже в условиях капитализма несёт в себе реальную угрозу, что в кризисной ситуации может возникнуть требование самоуправления, и это повернётся против системы частной собственности. Таким образом, возникнет непосредственная связь между собственностью и властью. В конечном счёте, судьба общественной собственности была обречена, что, однако, нельзя понять во всей полноте и конкретности вне связи с международным фоном, который в значительной степени определял всю смену режима в Советском Союзе, а в особенности проблему перемещения собственности.

В декабре 1990 года в Америке было опубликовано «неофициальное », «ни к чему не обязывающее» исследование, инициаторами которого были главы великих держав, Большой Семёрки, на Хьюстонской встрече в верхах в июле 1990 года. Штабы Международного валютного фонда, Всемирного банка, Организации экономического сотрудничества и развития в Европе, а также советники президента Европейского банка реконструкции и развития подготовили пространный документ, который по стечению обстоятельств в определённом смысле стал программой смены советского режима [283] См.: The Economy of the USSR: a study undertaken in response to a request by Houston Summit: summary and recommendations. IMF, World Bank etc., Washington, 1990. . После появления этого документа популистская программа Шаталина утратила свой уникальный интерес, поскольку международное сообщество и советское руководство нашли modus vivendi. Пока исследование появилось на свет, власть от Горбачёва перешла к Ельцину, тем самым окончательно были устранены практические препятствия на пути смены режима. Исследование валютного фонда, которое меньше всего содержало идеологические формулировки, по своей основной функции служило «моделью», «материалом» для экономической концепции, планов смены советского режима.