Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

Внезапно Гитлер вскочил на ноги и направился к автомашине. Кавалькада вновь двинулась в путь, па этот раз к имению принца фон Шварценберга. Предполагалось, что здесь, на территории имения, они поднимутся на высокую башню, откуда открывается прекрасный вид па покрытые лесами холмы Богемии; однако ко времени прибытия кавалькады опустился туман. Настроение Гитлера резко изменилось, он молча взглянул вверх на башню, поежился и вернулся в свою автомашину.

Через день-другой фюрер вновь оживился и снова блистал красноречием. Он выехал на север в Моравию, к старым чешским оборонительным сооружениям, которые тянулись от немецкой границы к польской. По такому случаю специальный поезд из Берлина доставил сюда около пятидесяти генералов и офицеров верховного командования. В их числе находились генералы Кейтель, Браухич и генерал Удет из военно-воздушных сил. Первую половину дпя они посвятили осмотру старых чешских оборонительных сооружений, которые произвели сильное впечатление на них, а Кейтель на ходу делал подробные записи, поскольку в это время он особенно был заинтересован в строительстве Западного вала (линия Зигфрида) на границе рейха с Францией. На завтрак все собрались в маленькой деревенской гостинице, и Гитлер снова пустился в разглагольствования, несмотря на присутствие посторонних лиц, толпившихся у распахнутых настежь дверей во дворе.

Полковник Варлимонт выступал в роли гида для своих коллег-офицеров при осмотре оборонительных сооружений. Теперь он был совершенно ошеломлен, когда фюрер начал рассказывать о своих планах. «Как обычно, за столом он находился в центре внимания, — пишет Варлимонт. — Фюрер был в состоянии крайнего возбуждения. Голос его повысился, и, если бы я не знал его, можно было подумать, что оп пьян или находится под воздействием наркотиков. Он не обращал абсолютно никакого внимания на посторонних, которые слушали его с раскрытыми ртами».

На этот раз Гитлер излагал свои планы в отношении Чехословакии. Его обвели в Мюнхене, говорил он; его противники сговорились между собой взывать к лучшим его чувствам, к сентиментальности, и преуспели в этом. Он позволил убедить себя, что будет лучше решать всю проблему постепенно. В неожиданной вспышке гнева оп добавил, что немецкий народ в данном случае оказался сообщником коварных сил Запада, ошибочно воздействуя на «слабую, человеческую сторону» его характера, и что он уступил, так как неожиданно понял, что немецкий народ не готов к кровопролитию и жертвам, которые нужны ради новой Германии.

«Но теперь мне все ясно, — сказал он. — С моей стороны было глупо позволить убедить себя. Но теперь с этим покончено. Я возвращаюсь к своему первоначальному плану. Я полон решимости включить всю Чехословакию в рамки германского рейха. И осуществлю это скоро».

Варлимонт отмечал, что на этот раз оцепенели не только слуги и присутствовавшие здесь деревенские жители, по и генералы, особенно командующий немецкими войсками в этом районе генерал Герд фон Рундштедт, сомнения которого в подготовленности германских вооруженных сил не уменьшились и после Мюнхена. И здесь он позволит себе осторожно заметить Гитлеру, что «это была бескровная победа, однако занятие Праги, безусловно, будет совершенно иным делом!»

Гитлеру это замечание послужило поводом, чтобы произнести целую тираду против своих генералов и об отсутствии у них должного мастерства и опыта. «Я был шокирован, — сказал он, — неумелостью и неспособностью армии во время занятия Судетской области. Хотя Германии и не надо было вести боевых действий — за что следовало благодарить скорее меня, а не верховное командование, — это была все же дорогостоящая операция, и Рейхсбанку пришлось опустошить свой кошелек, чтобы оплатить ее.

Я считаю, что для осуществления следующего этапа в Чехословакии не потребуется мобилизации, времени и денег для такой мобилизации. Нам не потребуется армия для захвата Богемии и Моравии. Это будет осуществлено — вся подготовительная работа будет проведена — политическими средствами. — Гитлер обернулся к Кейтелю и Рундштедту: — Все, что от вас требуется, это верить в своего фюрера и держать армию в готовности выступить. Положитесь на меня. Войны из-за этого не будет. Теперь я знаю своих противников. Они не будут из-за этого воевать. Вся моя просьба к вам состоит в том, чтобы вы держали вооруженные силы в готовности войти в Чехословакию. Никакой мобилизации. Никаких лишних расходов. Чехи могут завизжать, но мы их схватим за горло раньше, чем они крикнут. Да и вообще, кто им придет на помощь?»

Через некоторое время Гросскурт и Варлимонт выскользнули из гостиницы и вышли во двор; вскоре за ними последовал генерал Рундштедт. Гросскурт наблюдал, как он ходил взад-вперед, заложив руки за спину, не замечая луж в выбоинах сельской дороги. Рундштедт был одним из старых генералов вермахта, и Гросскурт знал, что он был против грандиозных планов Гитлера. Всего педелю или две назад, когда германская армия катилась по дорогам в Судетскую область, Рундштедт обратился к шефу Гросскурта адмиралу Канарису: «Все это закончится очень плохо, Канарис. Сколько будет длиться этот фарс?»

Канарис не ответил ему, потому что, зная природу нацизма и характер руководства западных держав, он должен был бы сказать:

«Дольше, чем вы думаете».

Для многих мыслящих американцев, хотя их было по так много, как некоторые представляли, Мюнхен явился частично поражением и Соединенных Штатов, а не только Англии, и зловещим предостережением относительно того, перед какого рода кризисом могла оказаться неподготовленная и сверхбеспечная американская нация в недалеком будущем. Рузвельт понимал это, но он также понимал, что политически было бы неправильно говорить об этом слишком громко, ибо это только вызвало бы тревогу в американском народе и сыграло на руку изоляционистам. Вскоре после Мюнхена он начал занимать более твердую линию в отношении нацистов, но только постепенно претворял ее в жизнь.

7 октября 1938 года президент созвал в Белом доме заседание своего кабинета, после которого министр внутренних дел Гарольд Икес записал в своем дневнике: «Как я узнал от президента, в ближайшем будущем он ожидает, что Германия потребует себе колонии, и, в процессе удовлетворения ее аппетита, есть подозрения, что Англия предложит ей Тринидад и окажет давление на Францию, чтобы та уступила Германии Мартинику. Это дало бы Германии сильные форпосты на нашем восточном побережье, как и у берегов Центральной и Южной Америки. Затем англичане будут настаивать, чтобы наша страна согласилась передать эти пункты немцам «в интересах сохранения мира во всем мире».