Леонард Мосли - Утраченное время [Как начиналась вторая мировая война]

Весь июль английский посол Невиль Гендерсон обивал пороги в приемных министерства иностранных дел в Берлине и удивлялся тому, что никто его не слушал. В самом деле у немцев не было надобности в этом, ибо для всех, с кем он встречался, было совершенно очевидно, что английский посол полностью согласен с немецкой точкой зрения в вопросе о Данциге и поляков он считает компанией выскочек. Эта позиция была странной для посла страны, которая взяла на себя обязательство поддержать поляков в случае войны, но ее еще можно было понять, если бы столь явная симпатия к немецкой точке зрения открывала Гендерсону доступ в высшие круги национал-социалистской иерархии. В действительности же большинство в этих кругах презирало англичанина; в стране, где подхалимство было политической необходимостью, нацистские подхалимы облегчали свое униженное положение глумлением над теми иностранцами, которые пресмыкались перед фюрером.

Некоторое время в Форип Оффисе настаивали, чтобы Гендерсон «откровенно поговорил» с Гитлером и изложил ему напрямик «реальные факты» относительно складывавшейся обстановки. Англичане дали гарантии Польше, и, если Германия нападет па нее, Англия будет вынуждена прийти ей па помощь.

Но как это сделать, если каждая попытка Гендерсопа встретиться с рейхсканцлером заканчивалась пренебрежительной отговоркой. Даже Риббентроп больше пе хотел с ним разговаривать.

Наконец Гендерсона осенила идея. Был уже конец июля, и вот-вот должны были начаться торжества в Байрейте. Гитлер всегда на них присутствовал.

Однако Гендерсон не знал, что Гитлер вместе с генералом Кейтелем отправился в инспекционную поездку по Западному валу. «Поездка была предпринята как для пропагандистских целей, так и для фактической проверки хода строительства...» — писал впоследствии Кейтель. Он не упоминает о выводах инспекции, которые инженеры включили в свой доклад: строительство шло с большим отставанием от графика, оборонительные сооружения были исключительно уязвимы и Гитлер вполне понимал это.

«Вся местность открыта для наступления, — заметил Гитлер в ходе поездки по линии Зигфрида, —и у нас пет никаких сил остановить противника! — И затем добавил: — Разве что запугать их! В некоторых случаях запугивание оказывается более сильным средством, чем бетон!»

30 июля в официальном органе «Известия» по случаю двадцать пятой годовщины вступления России в первую мировую войну была напечатана редакционная статья, в которой шла речь о сложившейся обстановке. СССР всегда выступал «за установление подлинного фронта мира, который был бы способен остановить дальнейшее развертывание фашистской агрессии, фронта мира, основанного на полной взаимности, полном равноправии, в частности, на искреннем и решительном отказе от гибельной политики «невмешательства».

Было ли это предупреждением для западных демократий, что путь для честных переговоров оставался еще открытым? Беспристрастные наблюдатели в Москве были в этом уверены, и Гарольд Денни телеграфировал в газету «Нью-Йорк тайме»: «Тон советской прессы настолько определенно профранцузский и проанглийский и настолько антигерманский, что, по мнению нейтральных дипломатов, Москва подпишет пакт».

Вследствие близорукости Форин Оффиса выполнение указаний, отданных Стрэнгу и добросовестно им соблюдаемых, завело переговоры в тупик — и все из-за несущественных вопросов.

Беда заключалась в том, что английская и французская делегации на переговорах в Москве и их недальновидное руководство в Лондоне и Париже неправильно понимали свое положение. Это ведь они добивались союза с Россией, они нуждались в таком союзе, они должны были уступить требованиям России. В конце концов какое значение имела интерпретация формулы о «косвенной агрессии»?

А они спорили с Молотовым, который упрекал Стрэнга за его неточности, глядя на трех иностранных капиталистов из-за своего стола на возвышении, спорили до тех пор, пока не завели переговоры в тупик. Теперь обе стороны ждали: может быть, что-нибудь да получится — и это «что-нибудь» называлось англо-французской военной делегацией. Молотов объяснил, что он устал от бесконечных рассуждений, разговоров и уточнений семантики тех или иных слов; теперь его интересовали только факты. «Если будет война с Германией, я хочу только знать, сколько дивизий каждая сторона выставит на фронт и где они будут размещены?» — заявил он. Ответить ему на этот вопрос могла только военная делегация. Но ответит ли она?

По поводу военной делегации Уильям Стрэнг писал в Лондон: «Если мы действительно начнем военные переговоры и если мы согласимся с тем, что переговоры должны происходить в Москве, то желательно в состав делегации включить по крайней мере одного высокопоставленного военного, дабы обеспечить деловой ход переговоров. Русские полагают, что с ними будут вести переговоры па том же уровне, что и с французами, и во всяком случае никак не ниже, чем с поляками. Визит Айронсайда в Варшаву здесь получил широкое освещение в прессе, и Советское правительство сочтет за оскорбление, если мы не пошлем в Москву в составе военной делегации кого-либо в том же ранге».

Стрэнг мог бы еще добавить, что было также исключительно важно, чтобы военная делегация прибыла в Москву как можно быстрее.

Однако Невиль Чемберлен, продолжая публично заверять, будто он добивается заключения пакта с русскими, преднамеренно вводил общественность в заблуждение; он вовсе не спешил заключить соглашение с Москвой.

В подобных условиях, будучи, вероятно, скептически настроенным относительно возможностей военной делегации добиться чего-либо, Чемберлен, по крайней мере, мог сформировать такую делегацию, чтобы она выглядела солидной и произвела должное впечатление на русских. Он же фактически поступил как раз наоборот.

18 Л. Мосли 97Q

Руководителем делегации французы назначили генерала Жозефа Эдуарда Думенка, который хотя и достиг шестидесяти лет, но оставался самым молодым генералом французской армии, специалистом в области тактики и моторизации войск, активным сторонником новых идей в армии. Он хорошо знал свое дело и признавал необходимость заключения пакта с Россией. 31 июля его принял Даладье. Французский премьер сказал ему, чтобы тот возвращался с пактом любой ценой, и генерал дал обещание выполнить указания премьера. Генерал Думенк был убежден, что англичане и французы совместно могли добиться этого, но в этом он был убежден только до того момента, пока не услышал, кого назначили англичане главой своей делегации.

Адмирал Реджинальд Плапкетт-Дракс был человеком большого обаяния. Он мужественно воевал и отличился в первую мировую войну, но он не работал в штабе военно-морских сил, и за пределами военно-морских кругов никто о нем до этого даже не слышал.