Сесили Веджвуд - Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Власть Валленштейна оказалась под угрозой. «Я больше воюю с кучкой министров, чем с врагом», – заявил он, и был прав. Все имперские советники обратились против него. Оккупацией наследственных земель он истощал скудные ресурсы короны, а поборами вызывал неприязнь к Фердинанду II. «Кто знает, долго ли я еще останусь курфюрстом и хозяином в собственной земле», – жаловался в Вену правитель Бранденбурга; он сетовал на то, что ему нужно не только содержать расквартированные у него войска, но и платить контрибуции за других, притом что, желчно добавил он, «истинная причина этой войны мне неизвестна». И это было резонное замечание, ведь после заключения Любекского мира теоретически никакой войны не велось.

Куда более серьезную угрозу представлял гнев обозленного Максимилиана. В Мюнхене он открыто признался французскому посланнику, что намерен заставить императора разоружиться. Некоторое время ходили слухи, будто теперь, в последнюю минуту, он постарается прервать династию Габсбургов на императорском троне, чего не сделал в 1619 году. Он оспорит избрание императорского сына и сам заявит претензии на титул «римского короля». Французский агент по секрету шепнул об этом английскому агенту в прошлом году, когда они сидели в продуваемом всеми ветрами лагере шведского короля в Пруссии. «Дай бог, чтоб это не был французский соловей, который поет сладко, да не правду», – написал англичанин домой. Когда чуть погодя Католическая лига под влиянием Максимилиана проголосовала за выделение средств для армии Тилли на случай чрезвычайной ситуации, несмотря на Любекский мир, в самом деле казалось, что Максимилиан усвоил приемы Валленштейна и что песни соловья были не просто словами.

В марте 1630 года курфюрст Майнцский созвал коллег на собрание в Регенсбурге летом, и в конце мая Фердинанд II отправился туда. Со своей стороны, он хотел купить избрание сына «римским королем», пожертвовав Валленштейном, – время для этого шага уже пришло. Но ради испанских кузенов ему пришлось добавить еще одно условие – уговорить курфюрстов отправить войска против голландцев. Отставкой Валленштейна он, вероятно, мог бы добиться какой-то одной уступки от ослабленных князей, но сумеет ли он добиться и того и другого? Испанское правительство вынуждало Фердинанда II рисковать успехом его политики, переплетая ее со своей. Хуже того, оно добилось того, что Франция стала играть активную роль в Германии. Действуя в тени на задворках имперской политики, Ришелье сначала избавил короля Швеции от польской угрозы, потом взялся устроить союз с голландцами, а теперь приготовился направить на регенсбургский съезд своих представителей, которые под прикрытием переговоров от имени французского герцога Мантуи будут тайно оказывать давление на курфюрстов Священной Римской империи.

Возможно, что Фердинанд II в одиночку еще мог бы совладать с князьями, которых раздирали разногласия, но Фердинанд, погоняемый испанскими кузенами, никогда бы не справился одновременно и с германскими князьями, и с Ришелье. Съезд в Регенсбурге 1630 года стал прелюдией к конфликту между Бурбонами и Габсбургами, а не эпилогом германской войны, и Фердинанд II не смог ни полностью отказаться от своей политики, ни довести ее до конца; она молчаливо сменилась другой.

Летом 1630 года в Германии не было войны. С уходом датского короля протестанты прекратили всякое вооруженное сопротивление. Задачей собрания курфюрстов было санкционировать этот наступивший мир, разрешив еще нерешенные проблемы и демобилизовав армию. Время для этого пришло уже давно.

За десять лет войны более половины земель империи перенесли фактическую оккупацию или проход войск через свою территорию – настоящее бедствие, оставлявшее за собой страшный след: падеж скота, голод, неистребимую чуму. Четыре неурожая подряд, случившиеся в 1625–1628 годах, добавили невзгод к перечню германских мучений. Чума сеяла смерть меж оголодавших толп и выкашивала истощенных беженцев целыми лагерями. Нужда и голод лишали от природы трудолюбивый народ надежд и стыда, и попрошайничество перестало считаться позорным. Когда-то солидные бюргеры не стеснялись стучаться за подаянием в соседские дома, а благотворительность иссякла не из-за недостатка сострадания, а из-за отсутствия средств. Изгнанные пасторы бродили по стране, ища того, кто бы не просто захотел, а смог бы их приютить, но они искали напрасно. В Верхнем Пфальце католические священники, присланные на замену высланным, умоляли правительство помочь их предшественникам, оставшимся без куска хлеба.

В Тироле в 1628 году перемалывали бобовые стебли в муку, в Нассау в 1630-м – желуди и корни. Даже в Баварии вдоль дорог лежали непохороненные трупы умерших от голода. 1627 год на берегах Хафеля обещал хороший урожай, но отступавшие датчане и преследовавшие их имперские войска вытоптали его на корню. «Я слышу одни стенания, а вижу одних мертвецов, – писал сэр Томас Роу в 1629 году из «несчастного Эльбинга» (Эмблонга) в Данцигском (Гданьском) заливе. – На 80 английских миль нет ни одного дома, в котором можно было бы переночевать, ни жителей, кроме нескольких нищих женщин и детей, vertendo stercorarium [58] Копавшиеся в навозе ( лат. ). в поисках пшеничного колоска».

Не важно, насколько обнищал народ, – солдаты продолжали обирать и мародерствовать и вволю предаваться низким развлечениям. «Я не сею и не жну, а что надо – то возьму» – так откровенно пелось в их песнях, и они делали то, о чем пели: в одном только Кольберге (ныне Колобжег) сожгли пять церквей со всеми их амбарами и хранилищами, и часто поджигали дома просто ради забавы, без иной цели; ради забавы же они стреляли по стогам сена, однажды нарочно подпалили целый городской квартал, а когда от домов остались одни угольки, вернулись и ограбили тех, кто устроился на ночлег в церкви со всеми уцелевшими пожитками. Почти во всех оккупированных городах, чтобы освободить место для фортификаций, они сжигали ухоженные предместья, где бюргеры разводили сады и огороды.

На обороте длинного перечня грабительских требований бургомистр города Швейдниц (Свидница) в Силезии нацарапал молитву; сказать ему больше было нечего. Когда не было денег, офицеры Тилли приказывали сбросить церковные шпили и расплавить их на свинец, а на землях вдоль Эльбы придумали новые поборы для удовлетворения собственных нужд. Даже если городские власти предоставляли все необходимое, не было никаких гарантий, что деньги или провиант пойдут на прокорм солдатам, чтобы те оставили население в покое; рассказывали, что один командир велел переплавить конфискованную утварь, чтобы изготовить для себя обеденный сервиз, а Валленштейн метал громы и молнии на офицеров, которые нарочно не добирали солдат к себе в роты, чтобы присваивать выделенное на них содержание.