Мария Тендрякова - Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности

Жизнь стала хуже, разорившихся и нищих еще больше, а охота пошла на спад. Причем спад этот был во всех слоях и сословиях, иначе ограничения не вводились бы в юридическом порядке или имели бы место самосуды и расправы.

Возникает ощущение некой пропорции добра и зла, жестокости и милосердия, грубое нарушение которой заставляет снова выровняться чаши весов, восстанавливая это никому не ведомое соотношение.

Так все же почему и как традиционно настороженное отношение к ведьме из общих религиозных и социальных установок переросло в руководство к действию и террор?

Каким образом колдовство из нежелательного народного суеверия стало превращаться в самый страшный для христианина грех – в ересь? Ведь церковь мирно уживалась и взаимодействовала с народной культурой и пережитками язычества на протяжении многих веков.

Как ренессансная культура с ее интересом к человеку, к просвещению, к научным знаниям о мире могла породить такой всплеск охоты на ведьм, какой был в конце XVI – первой половине XVII века?

Реформация, движение за религиозные реформы, одной из главных своих целей видела восстановление первоначального апостольского христианства во всей его чистоте, искоренение остатков язычества и утверждение жестких требований к нравственному облику и образу жизни истинного христианина. Обмирщению и роскоши Римской церкви противопоставлялся идеал бедности, отречения от земных благ, пренебрежения плотскими утехами. Идея чистоты веры перерастала в религиозную нетерпимость и становилась воинствующим идеалом.

Ответное движение – Контрреформация, – породившее орден иезуитов с его строгой дисциплиной, аскетизмом и отречением от земных радостей «К вящей славе Господней!», по сути, в отношении человека выдвигало требования почти что те же, что и Реформация: безоглядная вера, нестяжательство и беспощадность к тем, кто осмелился возроптать на римско-католическую церковь. В плане ужесточения нравов и воинственного неприятия всего того, что хоть как-то не вписывается в провозглашенные идеалы, крайности сошлись. И Реформация и Контрреформация в своей «антропологической части» стремились к созданию нового человека, своего рода Homo religicus, свободного от скверны язычества, произвольных трактовок догматов веры и принятия собственных решений на тему, что есть благо.

Строго говоря, стремление к тотальному контролю над всеми сферами жизни добропорядочных мирян дает о себе знать несколько раньше, до Реформации и Контрреформации. Еще в XIII веке на юге Франции, в Провансе инквизиторы-доминиканцы не только огнем и мечом искореняли еретиков-сектантов, но и с великим рвением взялись следить за обыденной жизнью своей паствы. Так, в городе Монтобане запрещаются игры и песни, жонглеры и шумные праздники, регламентируются такие стороны быта, как сон и еда – все в строго установленное время, а также обстановка дома и одежда. Обязательным становится ношение одежды определенного покроя, оговаривается допустимая длина шлейфа и строжайше запрещается ношение украшений из золота, серебра и драгоценных камней – не должно быть ни намека на роскошь и щегольство: «…не дозволяется употреблять парчовых или шелковых одежд и мехов; вместо них следует носить простые суконные с отделкою из красной кожи… Гражданки не должны носить булавок и застежек на платьях и корсетах; взамен их нашивать по 10 пуговиц ценою не более 3 солидов… Мужья, граждане Монтобана, обязаны наблюдать, чтобы их жены не носили запрещенных вещей». Ограничения вводятся даже на разговоры соседки с соседкой и на приглашение гостей в частный дом на семейный праздник… И все это оформляется в виде законов, уставов и штрафов за нарушения (Кадмин, 2005, с. 95–98). Но в XIII веке подобные строгости представляются исключительными мерами и произволом местных властей. В XVI же веке нечто похожее происходит уже во множестве городов.

Скульптура из г. Кутна-Гора, Чехия

В связи с развитием производства и миграцией населения в города приблизительно в это же время прослеживаются процессы сегрегирования маргинальных элементов населения от «благопристойного общества». Городские власти на рубеже XV–XVI веков создают предписания для поведения нищих, вводят знаки отличия «своих» нищих и «пришлых», также знаки отличия для уличных проституток, а общий контроль за всем маргинальным сообществом поручают палачу как представителю городских властей. Из городов выдворяются бродячие музыканты, фокусники, лицедеи. В начале XVI века в Кельне выделяется своеобразная «элита» маргиналов – цирюльники, банщики, хирурги. Они создают общий цех врачей, который, хоть и признается официально, частично все же «поражен в правах» (Ирзиглер, Лассота, 1987, с. 205–219).

Прослеживаются последовательная тенденция к упорядочению социальной структуры общества и стремление избавиться от многоликости и многоплановости культуры, унаследованной от средневековья.

В середине XVI века ограничения и прямые запрещения народных гуляний, связанных с календарной обрядностью, сопровождавшихся танцами, весельем, ряженьем в маски зверей, вводятся уже повсеместно. Та же участь постигает праздники «дураков» и карнавалы. Не поощряются, а порою и караются любые развлечения, музыка, игры (Гуревич, 1987, с. 24, 30; Даркевич, 1988, с. 220–224).

Рыцарские возвышенные ценности, с присущими им элементами «донкихотства» и узаконенного безумия, сменяются предпринимательским духом; народные традиции подвергаются преследованиям: смеховая культура с карнавалами, священными пародиями и веселыми проповедями оказывается под запретом (Лотман, 1992, с. 79–82).

Под знаменами восстановления первоначального христианства и борьбы за непререкаемость основ веры создавалось новое общество.

«Старый мир, в котором смешивались воедино смех и религия, труд и праздник… – этот старый мир разрушался» (Р. Мешумбле – цит. по: Гуревич, 1987, с. 31).

Торжествуют фанатизм и духовная цензура. В новом мире царит атмосфера интолерантности ко всему, что не соответствует образу рационального и глубоко религиозного богобоязненного человека. Утверждается единообразие во всем.