Мария Тендрякова - Охота на ведьм. Исторический опыт интолерантности

Те «поборники справедливости и наказания порока», что неотступно следовали канонам своего времени и искореняли ересь, играли роль катализаторов в преследованиях ведовства.

Другие, чье милосердие и здравый смысл оказались сильнее, чем всеобщая демономания, как могли, препятствовали репрессиям, временами даже успешно.

Одним из первых, кто усомнился в справедливости охоты на ведьм и встал на защиту жертв, был личный врач герцога Вильгельма Иоганн Вейер (1515–1588). Благодаря его авторитету Клевское и Юлисбергское герцогства были относительно свободны от колдовской истерии (там же, с. 82–84).

Известный теолог, почетный профессор Трирского университета Корнелиус Лоос (1546–1595), пытаясь остановить поток судов и казней, писал письма гражданским и духовным властям, выступал в защиту осужденных. Дважды К. Лоос сидел в тюрьме, подвергался пыткам, дважды коленопреклоненно публично отрекался от своих убеждений, умер в ссылке и был похоронен, согласно его воле, в маленькой часовне под фигурой Христа, несущего свой крест [3] В историю К. Лоос вошел как автор трактата, осуждающего демономанию и обосновывающего несостоятельность охоты на ведьм. Этот трактат в 1592 году был уничтожен инквизицией прямо в типографии. В течение трехсот лет эта работа считалась погибшей (пока не была в конце XIX века частично обнаружена), но все годы о ней помнили, на нее ссылались, с ней полемизировали. Одна лишь память о трактате К. Лооса вела войну с мракобесием (см.: Роббинс, 1996, с. 250–251). .

Один из самых громких протестов против безумия охоты на ведьм прозвучал из рядов самих гонителей. Фридрих фон Шпее (1591–1635), иезуит, профессор теологии, всю жизнь провел в эпицентре немецких судов над ведьмами; в течение нескольких лет его обязанностью было исповедовать перед казнью обвиненных в колдовстве, и милосердие взяло верх над догматами веры. Его трактат «Предостережение обвинителям», в котором он предельно откровенно описывает беззаконие судов, обреченность жертв, садизм и ужас пыток, а также теологическую несостоятельность теории колдовства, стал вехой в борьбе с ведьмоманией. Сам же отец Шпее подвергался гонениям, сидел в тюрьме. Умер, заразившись чумой в Трире, будучи приходским священником у прокаженных (там же, с. 512–517).

Перечень имен можно было бы продолжить. Судьба каждого заслуживает самостоятельного исследования. Путь их прозрения, их противостояние общепринятому пониманию богоугодности, добра и зла – все это сквозь века перекликается с самыми болезненными темами нашего времени. Они скорее готовили будущее, проторяли ему дорогу, чем влияли на окружающую действительность. Хотя последнее вовсе не исключает их вмешательства в решение отдельных судебных процессов.

Каждую локальную вспышку преследований можно более или менее рационально объяснить исходя из конкретных исторических (микроисторических) обстоятельств: неурожай, война, нашествие улиток, саранчи, мышей, рецидив чумы или же личное участие какого-нибудь облаченного властью лица. Но эти выводы нельзя обобщить и понять причины охоты в ее глобальном масштабе. Наличие вышеназванных причин в совокупности с самыми рьяными инквизиторами вовсе не обязательно приведет к вспышке охоты на ведьм. Причинно-следственная связь, кажущаяся прозрачной и очевидной в одном случае, в другом – отсутствует. В сходных ситуациях одни города и деревни приглашали к себе «выдающихся специалистов» по поиску ведьм, а другие – выражали свое недоверие обвинителям и противодействовали преследованиям.

Далеко не всегда неурожаи и бедствия вели к паническому поиску виновных. Также неоднозначно и с военными действиями: когда реальный враг у стен города, ведьмам уделяется мало внимания и число их резко сокращается, но сама атмосфера войны и жестоких расправ питает всевозможные страхи, разоряет население и в свою очередь заставляет искать виновника несчастий.

Каждый сюжет в истории охоты на ведьм, каждая вспышка имеет подъем, пик, спад, независимо от того, длится ли она месяцы или годы. Так было и в течение годового разгула знаменитого генерал-охотника за ведьмами Мэтью Хопкинса. Со своими подручными он колесил по дорогам Англии, выискивая и разоблачая ведьм. Его умением восторгались, ему верили, его приглашали как эксперта и знатока в различные графства. В какой-то момент (точнее, с апреля 1646 года) его популярность резко упала, судьи заинтересовались его честностью и доходами, некий священник Джон Гоул осмелился выступить против него с проповедью. Хопкинс вынужден был отойти от дел (Роббинс, 1996, с. 481–484).

Возмущение населения, вызванное повальными арестами, с одной стороны, понятно: неужто все жители – ведьмы; с другой же стороны, в нем есть нечто совсем не очевидное. Какое количество ведьм приемлемо, а какое заставляет усомниться в обоснованности самой ведьмомании? Кого приемлемо видеть колдуном/ведьмой, а кого недопустимо? От чего зависит последнее, от социального статуса, от личных качеств, от общего накала репрессий?

Все в том же Бамберге были осуждены и сожжены канцлер князя-епископа, пять бургомистров, большинство городской знати, в том числе те, кто пытался препятствовать процессам. Все это происходило на фоне медленно растущего недоверия к инквизиторам и жалости к жертвам. Сходная картина в Трире, Вюрцбурге и некоторых других городах. В Норлингене только в 1590 году были сожжены 32 женщины, известные, уважаемые, занимавшие высокое положение. Тюрьмы не вмещали обвиняемых, но волна репрессий продолжала нарастать. А в 1594 году арест некой Марии Холлин, владелицы таверны «Корона», вызвал протест. Спустя 11 месяцев, пройдя через 56 пыток (зарегистрированный максимум, когда жертва выжила), не признав вины, М. Холлин была освобождена. Это стало переломом, и гонения на ведьм в данной местности приостановились (там же, с. 239–241).

Весьма показательно описание колдовской истерии каноником трирского собора Иоганном Лиденом: «Все настолько поверили, что продолжающийся в течение многих лет неурожай вызван ведьмами по наущению Дьявола, что вся страна поднялась, чтобы уничтожить ведьм…От суда до суда, по городам и деревням всей епархии стремительно передвигались специальные обвинители, инквизиторы, нотариусы, судьи, присяжные заседатели, констебли, тащившие на пытки и суд существа обоих полов и сжигавшие их в огромных количествах. …Безумие людской злобы и судов, алчущих крови и добычи, распространилось так широко, что едва ли остался кто-либо, не затронутый подозрением в этом преступлении. …Пахари и виноградари терпели банкротство, вследствие чего снижалось производство продуктов. Едва ли суровая чума или самый безжалостный захватчик смогли бы подвергнуть такому разрушительному воздействию территорию Трира, как данная инквизиция и преследования, не знающие границ. …Подобные преследования продолжались несколько лет. Наконец… население впало в нищету, были введены законы и усилены ограничения стоимости расследований и доходов инквизиторов, и неожиданно, как будто их боевой пыл вдруг иссяк, жажда преследований сошла на нет» (Роббинс, 1996, с. 447–448).