Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 1

Если рассматривать эту вещь (найденную на поселении Лепесовка в Южной Волыни) в контексте готской эпико-исторической традиции, то, конечно, знакомство женщин с рунами, имевшими магическое значение, наводит на мысль о присутствии в составе готов, переселившихся в Oium, т. е. на Волынь, волшебниц-халиурунн, изгнанных королем Филимером (Iord. Get. 121, 122). Е. Ч. Скржинская возводит готское haliurunna через древневерхненемецкое alruna «ведьма» к готскому rūna «тайна» (Скржинская 1960: 270). Однако если принять этимологию, поддерживаемую Вяч. С. Кулешовым [134], то надо учитывать, что имя Хель означает не только преисподнюю, но и ее хозяйку, богиню великаншу Хель. В таком случае haliurunna переводится как «посланница богини смерти Хель».

Древнейшее описание таких «посланниц» у германцев дано Страбоном и восходит к информации, полученной в конце II в. до н. э. Германцев кимвров в их походах «сопровождали жрицы (греч. ἱέρειαι, „жрицы“), седовласые, в белых одеждах и полотняных застегнутых мантиях <���…>. Они выходили навстречу пленным с обнаженными мечами <���…> и вели их к медному кратеру вместимостью в 20 амфор. Там была лестница; по ней всходила (одна из них) и, распростершись над котлом, перерезала горло каждому из них, подняв его на воздух. По натекавшей в кратер крови они совершали какое-то гадание. Другие рассекали их трупы и по внутренностям предрекали своим победу» (Str. VII, 2, 3).

Вероятно, в готском предании речь идет о подобных северо-германских жрицах-предсказательницах, и тогда изгнание их Филимером [135]предстает как чрезвычайно смелое и опасное деяние, как «религиозная реформа», вызванная какими-то особыми обстоятельствами. В дальнейшем в развивающемся готском эпосе возникло сказание о конечной смертоносной «победе» халиурунн, породивших хуннов, которые частично уничтожили, частично изгнали готов, некогда изгнавших их самих. Видимо, институт жриц-предсказательниц халиурунн был укоренен у северных германцев с глубокой древности.

В предании, пересказанном Страбоном, обращает на себя внимание медный сосуд, который он называет то кратером, то котлом. Его размеры, видимо, преувеличенные, рассчитаны на вмещение крови сотен пленных. Видимо, отчасти сходной была «судьба» готских жриц-колдуний халиурунн и готских сакральных сосудов из Лепесовки (рис. 58; 59). Халиурунны были изгнаны из среды готов, а сосуды были намеренно разбиты, положены в основание очага, и над ними многократно (до семи-девяти раз) возжигался очистительный (?) огонь (к слову, пряслице тоже было разбито на несколько частей, но, возможно, уже при раскопках). Еще М. А. Тиханова полагала, что формы и отделка поверхности этих сосудов воспроизводят особенности сосудов бронзовых. Не могли ли лепесовские сосуды быть поздней уменьшенной и усовершенствованной репликой кимврских сосудов, рассчитанной, однако, на индивидуальные жертвоприношения? Разумеется, это не более чем предположение.

Ближайшей аналогией к руноподобным (или орнаментально-магическим, по М. А. Тихановой) «надписям» на пряслице является руническая надпись на красноглиняной чашечке (рис. 63: 2) из погребения могильника Чаквар в Паннонии, датируемого последней четвертью IV в. (Nagy 1996: 170–175, Fig. 12–15) [136]. На эту вещь обратил внимание М. Б. Щукин (Щукин 2005: 393). Как и срединная круговая «надпись» на пряслице из Лепесовки (рис. 63: 1), круговая надпись из Чаквара помещена на специально подготовленном «желобке» с внутренней стороны края чашечки (рис. 63: 2). Поражает сходство отдельных знаков или рун на обеих вещах и «орнамента» в виде наклоненных в одну сторону «остроконечных волн» (?). Более того, можно говорить о несомненном сходстве «почерка» двух надписей на пряслице и одной на чашечке (в смысле «почерка IV в.»). Автор публикации рассматривает систему знаков на чашечке как несомненную руническую надпись, дополненную знаками, символизирующими солнце и луну. Чашечка сделана специально для погребения и обнаружена с левой стороны таза погребенной (?). Точное определение пола не дано, но, поскольку часть рунической надписи смело расшифровывается как «Я, Юлия, начертала эти руны», ясно, что автор публикации не сомне-вается в том, что это погребение германской женщины, носившей романизованное имя. Автор публикации полагает, что надпись обращена к божествам типа валькирий. Предположительно могильник Чаквар связывается с остготами Алатея и Сафрака, проникшими в Паннонию около 380 г. (Nagy 1996: 175).

У пряслица из Лепесовки есть еще одна аналогия — биконическое пряслице из женского погребения второй половины IV в. в Лецканах (румынская Молдова) с бесспорно рунической надписью (рис. 62: 2), начертанной на нем по сырому тесту. В. Краузе предложил чтение «Idōns ufthē[r] — Rae[n]ō», т. е. «это ткань Идо здесь — Рангно». В Рангно (от имени которой сделана надпись) В. Краузе видит вестготское женское имя, а Idōns считает родительным падежом также вестготского имени Ido (Тиханова 1976: 15). Осмелимся осторожно предположить, что речь может идти об имени Idon, которое может быть сопоставлено с именем скандинавской (северогерманской) богини Idunn, хранящей яблоки, обеспечивающие вечную молодость богов. При таком понимании «ткань» бы посвящалась этой богине. Таким образом, различия между пряслицами и надписями на них из Лепесовки и Лецкан не менее очевидны, чем их сходство.

Итак, приведенные выше вещи с руническими или руноподобными надписями и (в двух случаях) магическими знаками-символами принадлежат женской субкультуре и надписи на них, видимо, обращены к сугубо женским божествам.

Теперь вернемся к Черняховским «чарам» (как их называет М. Б. Щукин вслед за Б. А. Рыбаковым) из Лепесовки. Б. А. Рыбаков без всяких оснований трактует оба сосуда как славянские, но занимается «расшифровкой» лишь сосуда № 2 с двенадцатью секторами (игнорируя № 1 с девятью) и исходит из славянского четырехчастного членения года. На своей весьма тенденциозной прорисовке он начисто игнорирует трехчастное деление секторов с пиктограммами, разделенных тремя секторами без пиктограмм, соответствующими трем ручкам сосудов (Рыбаков 1962: 66–89; 1981: 324, 325; 1987: рис. 30, 31). М. А. Тиханова никогда не соглашалась с интерпретацией Б. А. Рыбакова, особенно с отнесением этих сосудов к славянской культуре, но нигде не высказала своей аргументации (Тиханова 1963: 181). М. Б. Щукин выразился определеннее: «Я не рискнул бы вслед за Б. А. Рыбаковым (1962: 66–89; 1987: 164–194) расшифровывать изображения на лепесовских чарах, исходя из пережитков древних аграрных культов в религиозной, уже христианской, практике этнографических славян, — слишком уж велик хронологический разрыв» (Щукин 2005: 169). И это резонно.

Мы, как и М. Б. Щукин в своих работах, пользуемся только весьма точными прорисовками (рис. 60; 61), восходящими к прорисовкам, сделанным в 1958 г. по заказу и под руководством М. А. Тихановой, и развиваем уже высказанные М. Б. Щукиным или согласованные с ним идеи.