Джордж Адамс - Европа в эпоху Средневековья. Десять столетий от падения Рима до религиозных войн. 500—1500 гг.

Р е н а н Жозеф Эрнест (1823–1892) — французский философ и писатель, историк религии, семитолог. ( Примеч. ред.)

Это то, что мы в нашей системе назвали бы «неписаным законом», хотя сами римляне относили такие высказывания к писаному закону (Институции, I, и, 3), и в империи они имели силу установленного закона, хотя и в некотором роде ограниченную. Вплоть до падения республики классификация, которая уравнивает публичное право со статутным, а частное — с общим, остается достаточно точной, но для эпохи империи это не так.

«Что угодно повелителю, то имеет силу закона» (Институции, I, ii, 6).

Пример влияния таких принципов, представляющих особый интерес для американцев, можно найти во фразе «Все люди созданы равными» и других подобных, которые так часто встречаются в политических документах и трудах времен нашей революции. Это максимы, которые перешли в римский закон из стоицизма. Они стали часто и по-новому использоваться после возрождения римского права в хартиях об освобождении, столь многочисленных в конце Средних веков, для разъяснения причин этих хартий. То, что они снова вышли на свет с их очень краткими формулировками того, что казалось великой истиной, особенно привлекательной для теоретиков в государствах, пользовавшихся небольшой реальной свободой, не позволило им погрузиться в забвение, и они перешли в сочинения умозрительных философов XVII и XVIII вв., а из этого источника — в политические документы конца XVIII в. Особенно интересно посмотреть, как они действовали в качестве фактического закона, по крайней мере в одном случае, причем таким образом, который удивил бы старых римских юристов. Внесенные в конституцию штата Массачусетс, они привели к решению его Верховного суда 1780 г. объявить рабство незаконным в этом штате.

Ровно противоположный процесс — превращение монархии в республику при сохранении монархических форм, — такова институциональная способность англосаксов.

«К вящей славе ранней церкви, она не требовала для своей паствы никакого вероучения из абстрактных доктрин» (Филлипс Брукс [1835–1893, американский епископальный священник. — Ред.]).

Вся эта тема учения раннего христианства относительно отношения индивида с государством и его влияния в Римской империи чрезвычайно интересна. Неоднократно утверждалось, будто необычайная яркость, с которой оно рисовало картины более высоких интересов будущей жизни, картины подданства в Царстве Христовом, более широкого и более обязательного, чем любое земное подданство, была одной из серьезных причин распада Римского государства. Доказательства этого утверждения представляются мне совершенно неубедительным. Как максимум можно с уверенностью утверждать, что позиция христиан была весьма существенным препятствием на пути усилий по восстановлению и возрождению средней империи, и более того, настолько существенным препятствием, что, с точки зрения римского государственного деятеля, оно вполне оправдывало попытки реформистов-императоров силой подавить христианство, поскольку не было никаких способов вернуть его сторонников к их долгу перед государством. Я не думаю, что из этого следует, будто христианское вероучение было безусловной причиной распада.

Константин Великий, Флавий Валерий Аврелий Константин, Константин I (272–337) — римский император, стал единственным полновластным правителем Римского государства; сделал христианство господствующей религией, в 330 г. перенес столицу государства в Византий (Константинополь), организовал новое государственное устройство. С именем Константина I связано окончательное установление в Римской империи системы домината, т. е. неограниченной власти императора. (Примеч. ред.)

Анализируя в начале этой главы те идеи раннего христианства, которые способствовали его быстрому распространению по всему древнему миру, мы уже отметили некоторые из его принципов и следствий, которые отличались новизной. В этой связи ради полноты рассмотрения мы их повторим.

Ветхий Завет в этом, как и в некоторых других упомянутых вопросах, является предвестником более ясного учения Нового Завета. Блаженный Августин увидел это различие между христианством и римской религией и в «Граде Божьем» бросил вызов язычникам, потребовав от них показать примеры моральных учений в их религии (см., в частности, 2-ю кн., VI гл.). Тот факт, что греческая и римская религии, языческие религии древнего мира, непосредственно связанные с нашей цивилизацией, до конца оставались политическими и эстетическими по характеру, вероятно, и не позволил им выработать идею связи между государственной религией и индивидуальной моралью и предоставил осознание этой истины поэтам и философам, которые, несомненно, к ней приблизились (см., например: Цицерон. О природе богов. I, i, 3 и 4). Весьма кстати здесь будет упомянуть случай Сократа. Вероятно, он яснее любого язычника видел связь между характером человека и Богом, причем, что весьма примечательно, с тем сознательным подчинением воли Богу, которое является необходимым условием духовного знания. Но Сократ был предан смерти, потому что его учение сочли опасным для государства. В некоторых других языческих религиях, таких как египетская, эта связь прослеживалась более четко, и, хотя такие случаи и не внесли непосредственного вклада в нашу цивилизацию, они сами по себе весьма поучительны.

Однако см. Блаженный Августин «О Граде Божьем», кн. 21, гл. XXV (Блаженный Августин. Творения. Т. 3–4. СПб.: Алетейя, 1998): «Затем, не должны быть беспечными в своих пагубных и осуждения

Ориген (ок. 185 — ок. 254, греческий христианский теолог, философ, ученый, основатель библейской филологии, автор термина «Богочеловек». — Ред.) цитирует слова Цельса (римский философ-платоник 2-й половины II в., один из самых известных античных критиков христианства. — Ред.): «Каждому хорошо известно, что такие люди, кто естественную склонность к греху обратили уже в привычку, становятся совершенно неспособными к улучшению, даже в том случае, если испытывают страх перед наказаниями и надежду на обращение, ведь совершенное изменение своей природы — дело чрезвычайно трудное». Обратив внимание на то, что философские наставления порой производили перемены в характере, Ориген говорит: «Но коль скоро мы видим, что проповедь этих простых и необразованных мужей, как о них выражается Цельс, производила (на слушателей) такое неотразимое влияние, которое указывало на присутствие в них как бы особой таинственной силы чародейства, коль скоро мы видим, что через этих проповедников люди целыми толпами устремились от разврата к целомудренной жизни, от нечестия к праведности… разве мы не имеем основания и всех данных к тому, чтобы удивляться могуществу, которое заключалось в их словах?» (Против Цельса, пер. с лат. Л. Писарева. Казань, 1912).