Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Но при этом даже В. С. Соловьев в письме в редакцию польского журнала писал: «…я желаю Польше самой полной автономии», т. е. автономии, но не полного отделения от России и восстановления польской государственности! Т. е. даже Соловьев принимал как должное совершенное в 1815 г. нарушение природной и исторической западной границы «Скифии» и России. Однако это нарушение естественного природного рубежа древней «Скифии» могло иметь, по Соловьеву, и грандиозные благие последствия для всей христианской цивилизации и для всего человечества. Развивая свою идею о восстановлении единства всего христианского мира, В. С. Соловьев полагал, что в необходимом соединении централизованной светской власти (олицетворяемой законным государем России) и духовного авторитета вселенского первосвященника (папы) особую роль должна сыграть Польша как тесно связанная с нею славянская страна, одновременно сопричастная римско-католическому миру. Когда на папский престол в 1978 г. взошел поляк Иоанн Павел II, я в своих публичных лекциях отметил, что создается явная предпосылка для осуществления пророчества Соловьева. И действительно, объединение двух ветвей христианства было великой мечтой этого папы, а в трансформации СССР в СНГ и Россию и временном сближении последней с европейской и – шире – североатлантической цивилизацией Польша и лично папа сыграли немалую роль. Однако в 1981 г., вскоре после начала его деятельности, на него было совершено покушение, и рука примирения, протянутая им русской церкви, повисла в воздухе. Но есть основания полагать, что объединительная миссия Польши, образно намеченная Соловьевым в духе его времени и его личности, еще не исчерпана и не завершена.

К концу жизни, когда В. С. Соловьев понял, что многие его чаяния неисполнимы в обозримое время, в его поэзии вдруг пришла в движение и обрела грозное содержание другая граница Скифии-России, отмеченная Пушкиным как нечто определенное и недвижное: «От потрясенного Кремля до стен недвижного Китая». Напомнив о гибели «растленной Византии» в результате нашествия турок, Соловьев далее пророчествует о судьбе России:

Неправда ли, звучит вполне актуально? Конечно, «вожди с восточных островов» – это всего лишь отголосок уже чувствовавшейся в конце XIX в. угрозы зреющего японского милитаризма. Однако вся очерченная область исходной агрессии и ее центр – китайская стена – это, конечно, Китай, хотя еще именуемый по состоянию на XIX в. «поникшим». «Панмонголизм» – тоже неопределенно: имеется в виду единство не монголоязычных народов, а монголоидной расы. Но уж если лингвист и «евразиец» П. Н. Трубецкой объединил под именем «туранцев» монголов и финноугров (см. ниже), то поэту Соловьеву простительна такая неточность. Однако по сути это стихотворение – предсказание с дальним прицелом.

Надеюсь, читатель хоть слегка почувствовал, как живут и пульсируют в веках и пространстве и самая западная, и самая восточная из континентальных границ России?

Сохраняя верность наметившейся тенденции рассматривать в этом разделе эссе проблемы целостности и границ Скифии-России с привлечением угаданных высшей интуицией и максимально обобщенных образов поэзии, не можем обойти вниманием и А. А. Блока.

В декабре 1909 г. Блок, неведомо для самого себя, также пересек роковой природно-исторический рубеж и оказался в Варшаве на похоронах отца. И здесь в зимней вьюге над польской столицей ему привиделось и услышалось то, что с 1910 г. стало воплощаться в единственной крупной поэме его – «Возмездие», первоначальное ядро которой имело подзаголовок «(Варшавская поэма)». Проследим краткое развитие в ней «польской» темы. Первичное восприятие Польши приехавшим россиянином – «задворки польские России», но тут же возникает основная тема – Возмездие, сначала кажущееся поэту «мстительной химерой», однако затем обретающее силу стихийного императива: «„Месть! Месть!“ – в холодном чугуне / Звенит как эхо над Варшавой».

Далее Блок означает реальные – политические и религиозные – основания услышанного им «мотива Возмездия»:

«Не тем ли пасмурна Варшава / Что в сей столице полякóв / Царит нахальная орава / Военных русских пошляков // Что строит русские соборы / Какой-нибудь державный вор / Там, где пленял бы граждан взоры / Лишь католический собор» (Первичный черновой вариант, 1910–1911 гг.).

И как единственный шанс на разрешение всего этого – уникальное по точности и краткости двустишие:

Слово найдено: и для России Польша – «рельс в Европу», и для самой Польши «рельс в Европу» – это спасение от удушающих объятий России.

Постепенно, с разрастанием поэмы, польская тема уступала теме истории России середины XIX – начала XX вв., воплощенной в истории трех поколений одного рода, а мотив Возмездия приобретал более обобщенный историософский смысл (воплощенный в эпиграфе «Предисловия» к публикации в 1919 г. третьей главы поэмы: «Юность – это возмездие»), не утрачивая, однако, особую связь с Польшей: «Весь мир казался мне Варшавой!».

Спустя десять лет после поездки в Польшу, в том же «Предисловии» Блок упоминает «Варшаву <���…>, призванную, по-видимому, играть некую мессианическую роль, связанную с судьбой забытой Богом и истерзанной Польши», и все надежды возлагает на сына, зачатого в ночной Варшаве героем поэмы и простой польской девушкой «с Карпат», сына, который «готов ухватиться своей человечьей ручонкой за колесо, которым движется история человечества». «Предисловие» 1919 г. кончается так: «Мазурка <���…> звенит в снежной вьюге, проносящейся над ночной Варшавой <���…>. В ней явственно слышится уже голос Возмездия».

Вот какой поток образов, постижений, надежд исторгла у поэта Блока осуществленная возможность пересечь западную границу собственно России и взглянуть на нее с запада, из Польши, – возможность, которой начисто был лишен Пушкин. Блок работал над «Возмездием» с 1910 по 1921 г. – с перерывами, до самой смерти. На один из таких перерывов пришлась Октябрьская революция, первоначально воспринятая Блоком как начало обновления и перерождения «старого мира». В этот короткий период им и были созданы знаменитые «Скифы» (с эпиграфом из «Панмонголизма» Соловьева) – поэтическая реакция на проходившие в Бресте, на все той же западной границе, переговоры большевиков с Германией. В дневниковой записи от 11.01.1918 (по старому стилю) после проклятий в адрес немцев, Англии, Франции читаем: «Если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток». В этой фразе уже предвосхищена вся суть «Скифов». Они и возникли 28–29 января, после отказа большевиков подписать мир в Бресте. Обобщенный образ «скифов», в котором слились и собственно древние ираноязычные европеоиды-скифы, и более поздние степняки-монголоиды с «узкими глазами», и, несомненно (и в первую очередь), русские, уже предвосхищает «евразийскую нацию», возникающую несколькими годами позже в сочинениях «евразийцев» – лингвистов, географов и историков. А упомянутая в стихах «азиатская рожа» этих «скифов» явно предполагает (исходя из всего образного строя стихотворения и сопровождавших его создание записей) наличие у них (хотя бы в прошлом) европейского лица. Выявление поэтом внутри России-Скифии этих двух взаимосвязанных начал также предваряет ученые концепции 1920-х гг.