Дмитрий Мачинский - Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Судя по находкам вещей из разрушенных погребений и по старым планам Ладоги, в ее окрестностях существовало еще несколько курганных могильников. Но неизвестно, были ли они аналогичны по обряду могильнику на Плакуне или же повторяли обрядность многочисленных кладбищ Юго-Восточного Приладожья к востоку от Волхова. Там, сначала в низовьях Паши и Ояти, неподалеку от Свирской губы Ладожского озера, а потом и на всей территории от Олонки до Сяси распространяется особая культура военизированного населения, явно сложившаяся в результате появления скандинавских колонистов в среде местных финноязычных племен (Старая Ладога… 2003: № 382–428). Древнейшие погребения этой культуры следует датировать, опираясь на работы О. И. Богуславского, 870–890 гг. Население Юго-Восточного Приладожья, вероятно, соответствует колбягам русских и кюльфингам скандинавских источников и представляет собой нечто вроде древнейшего казачества (только на северном пограничье Руси), возникшего здесь из слияния финских аборигенов и скандинавских пришельцев и постепенно славянизирующегося и христианизируемого в течение XI–XII вв.

Наряду с этими новыми типами погребальных сооружений, возникшими в связи с включением в местные процессы новых скандинавских пришельцев эпохи Рюрика, в Поволховье вплоть до начала XI в. продолжают возводиться грандиозные сопки, культово-погребальные памятники местной древней славяно-скандинавской Руси. Обряд захоронения в сопках распространяется в последней трети IX–X в. и в областях, занятых преимущественно славянами ильменскими и финноязычным населением, – в Приильменье, на Ловати, Мсте и Луге.

В 890-х гг. в Ладоге наблюдается активизация домостроительства, в частности, около 894 г. возводится огромный по тем временам (17 × 10 м) дом, принадлежавший, возможно, богатой купеческой артели, возглавляемой удачливым вождем. Отметим, что время его строительства, по данным дендрохронологии, практически совпадает со временем совершения описанного выше погребения в кургане № 6 (предводителя дружины?) на Плакуне. Дом этот стоит до 920-х гг., когда он сменяется другим подобным сооружением. В конце IX в. воздвигаются некие древо-земляные укрепления на Рюриковом городище. Возможно, к X в. относятся древние каменно-земляные укрепления, обнаруженные при раскопках в каменной крепости Ладоги. Все эти археологические реалии хронологически соответствуют эпохе Олега Вещего. Видимо, в это время и начинает складываться та ладожско-новгородская эпическая традиция, отголоски которой мы находим в русских летописях, и в скандинавских сагах.

Дальнейшие этапы истории Ладоги наметим пунктирно.

В 977 г. Ладогу, принадлежащую непосредственно князю Владимиру, берет штурмом и сжигает норвежский ярл Эйрик в отместку за то, что у Владимира ранее жил в большом почете юный Олав Трюгвассон, позднее первый христианский конунг Норвегии и соперник Эйрика в борьбе за престол.

В 1019 г. был заключен брак между Ингигерд-Ириной – дочерью первого шведского конунга-христианина Олава Свенского, и Ярославом Мудрым. Этот брак обеспечивал мир на Балтике. В виде свадебного дара Ингигерд был отдан «Альдейгьюборг и то ярлство, которое к нему относится», а ярлом-воеводой Ладоги княгиня избрала своего родича Рёгнвальда, до того ярла Вестеръётланда (Юго-Западная Швеция), обязанного выплачивать дань Ярославу и защищать север Руси от язычников. Видимо, Ладога и Южное Приладожье считались личным доменом великого князя, которым он мог распоряжаться по своему усмотрению.

Ингигерд была первой женщиной на Руси, которой были посвящены поэтические произведения – висы короля Норвегии Олава Харальдссона (святого Олава), когда-то ее жениха, с которым и позднее ее связывала любовь на расстоянии. Видимо, при дворе Ярослава и Ингигерд, а также их сына Владимира в Новгороде и при дворе Рёгнвальда в Ладоге происходило дальнейшее развитие ладожско-новгородского эпоса. Недаром, когда после смерти Владимира его сын Ростислав вступает в борьбу за новгородский стол со своим дядей Изяславом, он называет своего старшего сына, рожденного около 1056–1060 гг., именем Рюрик, чем, видимо, заявляет свои права на Новгород и Ладогу. Сама Ладога в последней трети XI в. опять переходит под непосредственное управление русских князей, а в области церковной жизни подчиняется киевскому митрополиту и новгородскому епископу.

Шведские королевские родословные и саги позволяют утверждать, что сыном Рёгнвальда был Стейнкель, ставший около 1056 г. королем Швеции и начавший осторожную христианизацию страны. В 1080-е гг. королем Швеции становится сын Стейнкеля Инге Старший, продолживший дело отца. В 1095 г. был заключен брак между дочерью Инге Кристин и князем Мстиславом-Харальдом (правнуком Ярослава и Ингигерд и сыном Владимира Мономаха), тогда новгородским князем, а позднее великим князем киевским. Около 1112 г. умирает тесть Мстислава конунг Инге, и, видимо опасаясь перемен в русско-шведских отношениях, Мстислав и ладожский посадник Павел строят в 1114–1116 гг. каменную крепость в Ладоге.

Около 1120-х гг. в Швеции прерывается дружественная по отношению к Руси династия, восходящая к Стейнкелю, а с 1140-х гг. появляются заметные осложнения в отношениях и со шведами, и с воинственным финским племенем емь. Контроль за торговой и военной обстановкой в восточной части Финского залива, на Неве и в Ладожском озере лежал на ладожском посаднике и на подчиненном ему флоте и дружине. Только в том случае, если ладожскому флоту не удавалось перехватить врагов на дальних водных подступах и враг подходил непосредственно к самой Ладоге, ладожане обращались за помощью к новгородцам, что и произошло в 1164 г. Шведы прорвались к Ладоге на 55 кораблях. Ладожане затворились в крепости с посадником Нежатою, а все дома вокруг крепости выжгли, чтобы противник не имел укрытия. Шведы пошли на приступ, но были разбиты так сильно, что отступили в Ладожское озеро к устью реки Воронаи. На пятый день (поразительная скорость!) после прихода шведов подоспел призванный ладожанами князь с новгородцами. Шведы были окончательно разбиты и потеряли 43 ладьи.

В новой ситуации функция Ладоги как морских «ворот в Европу» сохраняется, но при этом усиливается еще более ее функция военного форпоста Новгорода. Город начинает расти: увеличивается посад, возникают монастыри. Наиболее яркое свидетельство расцвета – бурное церковное строительство в Ладоге. В 1153 г. новгородский архиепископ Нифонт закладывает в Ладоге на Земляном городище соборную церковь Святого Климента, папы римского, равно чтимого и на Руси, и в Скандинавии. Но, судя по всему, еще раньше, в 1140-х гг., закладывается сохранившаяся доныне церковь Успения Богородицы. Около 1160–1180 гг. строится шедевр новгородско-ладожской архитектуры и греко-русской фресковой живописи – воинская церковь Святого Георгия в каменной крепости. Именно в Ладоге происходит сложение того типа храма и того стиля фресковой росписи, которые станут определяющимися в новгородско-псковской архитектуре и живописи конца XII–XIII в. В дьяконнике храма Святого Георгия создается первая на Руси живописная композиция на тему «Чудо св. Георгия о змие» – сюжет, который позднее, в петербургской период русской истории, становится составной частью государственного герба России. Однако на большинстве русских икон и позднее на гербе этот сюжет трактуется как беспощадная расправа святого с поверженным и поражаемым копьем гадом. В Ладоге же за основу взято апокрифическое сказание, известное на Руси в переводе с греческого уже в XI в., в котором рассказывается, что святой Георгий явился Божиим соизволением в город Гевал и спас царевну, отданную на съедение змею, которого святой усмиряет не силой оружия, но молитвой. Фресковая композиция, решенная в гармоничной золотисто-серебристой красочной гамме, в которую органично включен и усмиренный змей, словно убеждает в том, что мировое и земное зло должно побеждаться не беспощадным воинским натиском, а верой, молитвой и милосердием. Важное место в композиции занимает и женское начало – царевна, ведущая на своем пояске усмиренного змея к освобожденному от него городу. К сожалению, подобная христианская трактовка языческого мифологического сюжета в дальнейшем не получила развития в русской иконописи и не повлияла на трактовку образа святого Георгия на российском гербе.