Борис Поршнев - Загадка «снежного человека» [Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах]

Если эта гипотеза верна, она ведет нас далее к изучению палеоантропа не изолированно от окружающей фауны диких животных, а в тесных и сложных связях с видами, составляющими эту фауну. Именно в этой сфере должна была проявиться высокая биологическая пластичность и функциональная приспособляемость (наследственная и индивидуальная) реликтового гоминоида. Но пока мы имеем лишь самые скупые намеки, позволяющие в лучшем случае осторожно и бегло намечать вопросы, даже не пытаясь их решать.

Так, мы можем поставить вопрос, не связаны ли сезонные вертикальные миграции реликтового гоминоида, его перемещения в зимнее время в более низкие пояса горных областей (о чем имеется немало свидетельств) не только с затруднениями его собственного собирательства, но и с сезонными кочевками стад копытных животных. Однако в настоящее время еще не представляется даже возможным свести в единую таблицу по временам года всю сумму имеющихся сведений о встречах и наблюдениях реликтового гоминоида: есть указания на самые разные месяцы, на весну, лето, осень и зиму, на теплое и холодное время, — но объединить все это в одной таблице очень трудно из-за полного несовпадения сезонных изменений во времени по разным географическим областям и высотным поясам территории распространения реликтового гоминоида. Тем более трудно привести эти данные в точное соответствие с данными о сезонных миграциях в тех или иных районах стад копытных животных.

Очень любопытна группа сведений о наблюдениях реликтового гоминоида вблизи лошадей, так что его нередко принимали в темноте за конокрада. Лошади, как уже отмечалось, боятся реликтового гоминоида, но нет никаких сведений, чтобы он причинял им ущерб, если не считать весьма распространенной в самых разных географических областях народной версии, будто он может взбираться на них и гонять до изнеможения. Какой реальный биологический стимул мог в эволюционном развитии гоминоида сформировать у него влечение к лошадям, очевидно, еще к диким лошадям той или иной разновидности, перенесенное позже и на домашних лошадей? Есть несколько рассказов, будто он умеет сосать молоко кобыл и именно с этой целью подбирается к табунам. Вот, например, сообщение научной сотрудницы кафедры коневодства Тимирязевской сельскохозяйственной академии врача А. М. Марковой о рассказах, слышанных ею от чабанов-казахов. В южных стенах Казахстана чабаны жалуются на какое-то человекоподобное двуногое существо, высасывающее молоко по ночам. С этой целью указанное существо якобы заплетало в гриве петли, куда вставляло ступни, и, лежа на животе, лицом к крупу, захватив одной рукой основание хвоста, а другой — бедро лошади, свешивалось под живот кобылы и на ходу сосало ее вымя. При всей внешней сказочности этого рассказа, сотрудники упомянутой кафедры отмечали, что только такой прием «джигитовки» в действительности и мог бы обеспечить доступ к вымени кобылы, которая иначе никогда не даст постороннему существу подступиться к себе и тем более — сосать себя. (Сообщение А. М. Марковой, записанное Ж. И. Кофман в декабре 1959 г. Архив Комиссии по изучению вопроса о «снежном человеке».) Преждевременно было бы судить, есть ли в таких рассказах реальное биологическое ядро. Может быть, реликтовый гоминоид и просто некогда совершал большие перекочевки вслед за табунами диких лошадей, выработав и сохранив с тех пор повадки обхождения с лошадьми с обезьяньей и даже более, чем обезьяньей ловкостью. Во всяком случае, характер биологических связей реликтового гоминоида с лошадью заслуживает серьезного изучения.

Кое-какие скупые сведения заставляют обратить внимание исследователей и на неясные биологические связи реликтового гоминоида с крупными наземными хищниками. Так, имеется известие А. Шалимова о наблюдении на сравнительно небольшом расстоянии друг от друга одновременно оставленных следов «снежного человека» и медведя; Г. К. Синявский сообщил рассказы населения Средней Азии, будто «дикий человек» умеет утилизировать работу медведя по раскапыванию сурчин, т. е. добывает сурков, когда сурчина уже сильно раскопана медведем. Весьма интересно и то, что со снежным барсом (ирбисом) у «снежного человека» тоже можно предполагать не только биогеографическое соседство, но и тесную эволюционную и экологическую связь. Оба этих «снежных» вида, несомненно, возникли в четвертичную эпоху и более или менее одновременно адаптировались к условиям их современного ареала. Может быть, об их какой-то древней взаимной биологической заинтересованности говорит известный охотникам и зоологам своеобразный инстинкт снежного барса: в отличие от обыкновенного барса (леопарда, пантеры), он никогда — даже будучи раненным — не нападает на человека, но зато в литературе по альпинизму отмечены случаи следования снежного барса близко за альпинистами, как при их спусках, так и при подъемах на очень высокие безжизненные вершины, однако, на почтительной дистанции. В описательных материалах, относящихся к проблеме «снежного человека», упоминается, что он не боится снежного барса, последний же, напротив, боится его (ИМ, I, с. 52, 79; III, с. 64). Как можно гипотетически представить себе их взаимною биологическую заинтересованность? Скажем, наличие «снежного человека» служило некоторым препятствием к расселению людей и, следовательно, к истреблению ими снежных барсов в соответствующих районах, а с другой стороны, антагонизм снежного барса с обыкновенным барсом (леопардом) и, что особенно важно, с волком обеспечивал возможность для «снежного человека» обитать в районах распространения снежного барса, не становясь объектом охоты какого бы то ни было крупного хищника. Впрочем, это — только поиски какой-нибудь пригодной гипотезы. Может быть, связь реликтового гоминоида и снежного барса лежит в другой плоскости, например, в той же, как и предположенная нами в отношении хищных птиц: может быть во времена обилия стад крупных копытных охота снежного барса оставляла немало мясной пищи и для хитрого примата, не располагавшего собственными эффективными средствами охоты?

Все эти, хотя еще очень неясные, связи гоминоида с окружающей его дикой фауной по всей вероятности сыграли свою роль в выработке одного из тех его отличительных свойств, которое как раз можно отнести к наиболее бесспорным: его сумеречно-ночного образа жизни. Этой чертой он вполне сходен со значительной частью крупных обитателей горных и нагорно-пустынных областей. Его суточная активность так сказать пригнана и приспособлена к их суточной активности.

Термин «ночной человек» (Homo nocturnus) вполне оправдывается всем имеющимся в наших руках описательным материалом и количественной группировкой данных о времени встреч и наблюдений. Тут есть и немало обобщающих констатации населения: «ведут ночной образ жизни», «днем появляются только тогда, когда их спугнут из убежища», «днем спит, с наступлением сумерек оставляет убежище». Но еще важнее именно количественная группировка единичных наблюдений. В немногочисленных случаях наблюдений спящего реликтового гоминоида, это всегда было днем, причем спал он ничком, отвернувшись от света (ИМ, III, с.73, 121; IV, с. 124). В большой серии описаний встреч бодрствующего реликтового гоминоида, где отмечено время суток, на дневное время приходится менее 15 %, на ранее утро и поздний вечер — более 40 %, остальные — на ночь (ИМ, I, с. 33, 35, 38, 40, 47, 43, 7, 10, 71, 72, 70, 45, 78, 88, 81, 92, 93, 83; II, с. 18, 34, 58, 65, 76, 80, 82, 83, 85, 111; III, с. 28, 30. 38, 67, 70, 72, 74, 75, 78, 82, 84, 106, 113, 53, 73; IV, с. 94, 97, 100, а также другие данные по разным областям). Этот итог можно выразить также и словами В. А. Хахлова: «Мне почти не приходилось слышать рассказов о встрече с „диким человеком“ днем. Подавляющее большинство встреч имело место в сумерках или в ночное время. По-видимому, как и всякий зверь, „ксы-гыик“ днем отдыхает, лежит где-то, а на ночь отправляется на промысел, когда охота более добычлива, но это не значит, что весь день он проводит во сне. Он бодрствует главным образом ночью и этим сходен о подавляющим большинством зверей» (ИМ, IV, с. 73). Однако надо вспомнить, что среди всех высших и низших обезьян (за исключением одного подсемейства из американских широконосых обезьян), в том числе — антропоидов, нет видов, ведущих ночной образ жизни. Все они — дневные существа, как и человек. Это значит, что их органы чувств и физиология имеют глубочайшую эволюционную приспособленность к дневному образу жизни, а следовательно, «ночному человеку» («снежному человеку») пришлось проявить и в этом отношении необычайную биологическую пластичность, пойдя, так сказать, против эволюционного наследия, характеризующего весь подотряд Pithecoidea-Anthropoidea, к которому он принадлежит. Возникает даже вопрос: мыслимо ли это с физиологической точки зрения? Конечно, мы не можем предполагать у реликтового гоминоида очень глубоких отклонений в строении органов зрения. Но функциональная адаптация к весьма слабому освещению вполне мыслима. Поэтому существенно, что появления реликтового гоминоида приурочивают не к полной темноте, а к сумеркам, рассвету и к лунным ночам.