Борис Поршнев - Загадка «снежного человека» [Современное состояние вопроса о реликтовых гоминоидах]

Эволюция «снежного человека», очевидно, протекала бы в том же направлении, но более быстрое превращение его в двуногое животное должно было на более ранней стадии вызвать развитие челюстей вниз — развитие ортогнатности. Это должно было дать более высокий лоб и развитие челюстей также в ширину, но относительно малое выдвижение их вперед. Эти априорные соображения, продолжает Эвельманс, в общем, подтверждаются обликом единственного хорошо известного нам ископаемого гигантского примата — парантропа. «Если бы у снежного человека, подобно его африканскому собрату парантропу, был так же хорошо развит жевательный аппарат, без ярко выраженного прогнатизма, то у него были бы необыкновенно сильные челюстные мышцы, а наверху высокого черепа у него выдавался бы значительный сагиттальный гребень, сравнимый с гребнем старого гориллы-самца». Данные априорные соображения, по мнению Эвельманса, отвечают и тому описанию внешности «снежного человека», которое дают шерпы.

Кроме парантропа, говорит Эвельманс, палеонтологии известны останки еще трех видов гигантских человекообразных обезьян, из которых естественнее всего сблизить «снежного человека» с гигантопитеком — как по соображениям географической близости, так и потому, что большинство описаний его размера сходится с предположенным д-ром Робертом Брумом размером гигантопитека: 8–10 футов в высоту. Эвельманс не исключает, что дальнейшие находки могут обнаружить сходство зубов «снежного человека» с зубами гигантопитека и что его придется в будущем рассматривать как современную разновидность плейстоценового гигантопитека из Юго-восточного Китая. Но пока что Эвельманс предлагает для «снежного человека» латинское наименование Dinantropoides nivalis, т. е., «ужасный антропоид снежный». Он полагает, что пришло время дать, наконец, научное наименование этому животному, «которое зоологии уже известно лучше, чем иные ископаемые виды».

Эвельманс дает краткое описание морфологии и биологии «снежного динантропоида» («снежного человека»), которое в общем не вызывает больших возражений. Что касается места, которое этот «снежный динантропоид» занимает в системе зоологической классификации, то оно, по мнению Эвельманса, остается столь же неопределенным, как неопределенно место и других гигантских приматов, которые, полагает он, не составляют однородную группу, а должны быть отнесены к эволюции различных семейств приматов: мегантропы — это, может быть, гигантская форма питекантропов, которые сами предположительно были ветвью крупных двуногих гиббонов, гигантопитеки, по мнению некоторых авторов, являются гигантской формой семейства Ponginae, к которому относятся орангутаны; «снежный динантропоид» мог параллельно произойти от орангутана; парантроп — гигантская форма австралопитековых ( Heuvelmans B. Op. cit., p. 148–162, 177–179).

Весь этот ход мысли, каковы бы ни были вариации у разных авторов сравнительно с Эвельмансом, наталкивается на первых же порах, по крайней мере, на такие возражения. Во-первых, данные эмбриологии человека и сравнительной анатомии уже полностью опровергли гипотезу Годри, Сушкина, Бонч-Осмоловского и др. о возможности развития прямоходящего двуногого примата от стопоходящих предков минуя стадию древесно-лазающих форм. Эволюционная морфология утверждает, что высшим приматам открытых пространств, т. е. наземным и, тем более, прямоходящим, предшествовали лесные древесно-лазающие формы. Во-вторых, отсылка к гигантопитеку при анализе проблемы «снежного человека» только кажется научной опорой, ибо это — отсылка к неизвестному. Мы, в сущности, еще ничего или почти ничего не знаем о морфологии и систематическом положении этого ископаемого вида. В-третьих, сближая «снежного человека» с гигантопитеком, обычно вместе с тем перекидывают мостик и к парантропу; иначе говоря, на словах настаивая на том, что «снежный человек» — антропоид, на деле с заднего крыльца открывают ему дверь в семейство гоминид, подсемейство австралопитековых, так как многие авторы относят последних не к Pongidae (что, видимо, правильнее) а к Hominidae.

Второй ход мысли как раз и состоит в том, чтобы рассматривать «ночного (снежного) человека» как одно из ответвлений в генеалогическом древе семейства гоминид. Палеоантропологии известны тупиковые ответвления от основной линии «очеловечения», относящиеся, может быть, к более ранним фазам антропогенеза, — это как раз мегантропы, а также другие формы, представлявшие собой пробы развития некоторых предков человека не по пути труда, а по пути роста физической силы, мощного челюстного аппарата, чисто биологической адаптации к новым условиям внешней среды. Во всяком случае, согласно этой второй точке зрения, нет причин видеть в «ночном (снежном) человеке» единственный и необъяснимый прямой остаток вымершей третичной фауны (или даже среднеплейстоценовой фауны) во Внутренней Азии. Естественнее связать этот вид с целым комплексом палеотропических, африканских видов, адаптировавшихся в течение четвертичного периода к горно-пустынным условиям Средней и Центральной Азии и смешавшихся здесь с палеоарктическими видами. Зоогеография указывает большой список этих находимых сейчас в Азии, в том числе и ее горных хребтах, выходцев из Африки.

Трудность этой не «антропоидной», а «гоминоидной» версии в трактовке проблемы «снежного человека» имеет не фактический, а философский характер. Приходится вообразить себе нечто новое: существо, которое физически близко к человеку, но при этом является самым доподлинным животным, т. е. не является общественным разумным человеком, и которое в этом широком смысле все-таки должно быть названо обезьяной.

Возможность такой трактовки зависит от того, считать ли изготовление орудий, хотя бы самых примитивных, одним из видовых признаков семейства гоминид. По-видимому, это противоречит принципам биологической классификации видов, всегда базирующейся исключительно на морфологических отличиях.

Чтобы избежать все же этой трудности, предлагают даже (П. П. Смолин) сконструировать особое семейство наряду с антропоидами и гоминидами, указывая на то, что людям должны были непосредственно предшествовать не древесно-лазающие антропоиды, а антропоиды открытых пространств, наземные, очевидно, в разной степени прямоходящие. У них, разумеется, не было орудий.

Рассмотрим внимательнее выдвинутый тезис, что ареал реликтового гоминоида сокращался по мере расширенна ареала Homo sapiens.

В главах в 6–10 мы излагали описательный материал так, что могло создаться впечатление, будто реликтовый гоминоид расселялся из намеченного нами центрального очага по обширной периферии, постепенно сходя на нет на ее окраинах. Такой порядок изложения был полезен, чтобы опираться на предыдущий этап науки. На самом же деле вопрос может трактоваться обратным образом: эта редко заселенная периферия и ее далеко отходящие южное, западное, северо-восточное ответвления являются путями не расселения, а отступления реликтового гоминоида под натиском людей в его последние надежные убежища на земле, среди которых главным ядром оказался самый неосвоенный людьми горный узел на стыке Китая, Индии, Афганистана и СССР. А если так, если некогда реликтовый гоминоид был распространен неизмеримо шире, то не встречался ли он первоначально и по всей эйкумене, откуда люди его вытесняли на протяжении множества тысячелетий?