Александр Чудинов - История Французской революции: пути познания

В своей книге Д. Ю. Бовыкин не только воссоздает коллективный портрет Конвента наряду с яркими персональными зарисовками наиболее видных его членов, но и дает эту картину в движении, наделяя ее своего рода кинематографичностью. Мы видим, как по мере развития дебатов о конституции и сопровождавших их событий происходила идейная эволюция всего Конвента и отдельных депутатов, как постепенно они расставались с идеализмом абстрактных теорий, отдавая предпочтение прагматике. Нередко к таким сугубо прагматическим решениям их подталкивало мнение избирателей, к которому творцы новой конституции, надо заметить, чутко прислушивались. Утверждая это, автор книги опирается на такой впервые вводимый им в научный оборот источник, как письма избирателей в Комиссию одиннадцати, занимавшуюся разработкой основного закона страны: «…Они являлись для депутатов определенным индикатором общественного мнения, позволившим выявить наиболее популярные в обществе идеи, многие из которых вошли впоследствии в текст конституции» (Бовыкин Д. Ю. С. 282).

Если же читатель прежде черпал сведения о термидорианском периоде Французской революции исключительно из советской исторической литературы, то столь близкое «знакомство» с творцами Конституции III года принесет ему не только удовольствие от познания нового, но, уверен, и приятное удивление: «…У них мало общего с расхожим образом депутатов термидорианского Конвента, кочующим по страницам книг и учебников, — серых, продажных личностей, мечтавших исключительно о власти и наживе. Участники дискуссии, и в особенности члены Комиссии одиннадцати, предстают перед нами как умелые и прагматичные политики, искусные ораторы, опытные полемисты» (Бовыкин Д. Ю. С. 284).

Прошлое, реконструированное исторической наукой, оказывается гораздо сложнее и многограннее схематичных образов исторической памяти.

Еще одной темой, табуированной для советской историографии по идеологическим мотивам, была тема Вандейского восстания. «Вандея, — отмечает А. В. Гордон в упоминавшейся монографии, — для Советской власти являлась жупелом не менее популярным, чем Термидор» (Бовыкин Д. Ю. С. 211). Однако с крушением прежней системы идеологических ограничений стало возможным научное исследование данного сюжета, о чем свидетельствует монография доцента Тамбовского государственного университета им. Г. Р. Державина, к. и. н. Е. М. Мягковой [516] Мягкова ЕМ. «Необъяснимая Вандея»: сельский мир на западе Франции в XVII–XVIII веках. М.: Academia, 2006. 288 с. Далее ссылки на это издание даются в тексте обзора. .

Свою работу Е. М. Мягкова посвятила одному из самых сложных и дискуссионных аспектов темы, а именно — причинам и предпосылкам восстания. Для советских историков, стиснутых узкими рамками идеологических стереотипов, было практически невозможно дать сколько-нибудь убедительное объяснение тому, почему вандейские крестьяне вели столь отчаянную борьбу против Конвента, который, согласно канонической советской интерпретации, проводил аграрную политику именно в интересах крестьянства. И если в 1930-е гг. отечественные историки еще довольствовались предложенным самими революционерами XVIII в. объяснением вандейского восстания как результата подстрекательской деятельности дворян и священников, сумевших увлечь за собой «темных, невежественных, фанатично настроенных» обитателей «медвежьих углов» (эта концепция, в частности, представлена в известном коллективном труде 1941 г. [517] Французская буржуазная революция 1789–1794 / под ред. В. П. Волгина и Е. В. Тарле. М.; Л., 1941. С. 319–327. ), то в послевоенный период ведущие советские ученые нередко предпочитали вообще обходить данный вопрос молчанием, нежели повторять эту устаревшую трактовку, отвергнутую французскими историками как неубедительную еще в начале XX в. «Классические труды А. 3. Манфреда, В. Г. Ревуненкова, А. В. Адо, — отмечает Е. М. Мягкова, — полны поразительным «молчанием» о выпадавшем из привычной схемы сюжете. Редкие же упоминания о нем неизменно воспроизводят канонизированную в 1941 г. концепцию «медвежьих углов Франции»» (Бовыкин Д. Ю. С. 19). В таком историографическом контексте вынесенное в заглавие книги выражение Б. Барера «необъяснимая Вандея» обретает новый, более широкий смысл: «необъяснимая» не только для революционеров, но и для историков, вынужденных рассматривать этот феномен исключительно через зеркало революционной мифологии.

Напротив, проведенное самой Е. М. Мягковой исследование свободно от какой бы то ни было идеологической или методологической ограниченности. Говоря о нем, рецензент вынужден постоянно оперировать прилагательным «широкий». Широк привлеченный исследовательницей круг источников, включающий в себя помимо прочего сотни документов из архива департамента Вандея. Широк ее методологический арсенал: так, при рассмотрении социально — экономических аспектов жизни вандейского крестьянства Мягкова демонстрирует свободное владение методиками, разработанными российскими специалистами по аграрной истории, а при анализе менталитета селян столь же успешно использует междисциплинарные методы, активно применяемые сегодня зарубежными представителями «новой исторической науки» и пока еще не получившие такого же распространения в нашей исторической литературе. И наконец, широки хронологические рамки работы: в поиске социально — экономических и социокультурных истоков вандейского движения Мягкова не только детально анализирует событийную историю предшествующего восстанию революционного четырехлетия, но и обращается к явлениям большой временной протяженности, берущим свое начало еще в Средние века. Читатель книги имеет возможность совершить вместе с автором увлекательное путешествие в мир традиционных верований, представлений и обычаев сельских жителей Нижнего Пуату и убедиться, что «черная легенда» о какой — то особой «дремучести», каком — то особом фанатизме населения региона, получившего при Революции печальную известность как департамент Вандея, не имеет под собой никаких реальных оснований.

Но почему все — таки произошло Вандейское восстание? Не стану отнимать хлеб у автора книги, пересказывая его размышления на сей счет. Отмечу лишь, что Е. М. Мягковой удалось, на мой взгляд, достаточно убедительно показать: кровавые события в Вандее эпохи Революции едва ли возможно объяснить какой-либо одной — единственной причиной. Очевидно, они были результатом совпадения — своего рода «резонанса» — целого ряда кризисных явлений разной временной протяженности, что и обусловило беспрецедентный размах и остроту социальных потрясений в этой части Франции, принявших форму ожесточенной гражданской войны. Из множества этих факторов выделю один — не столько Из-за его особой значимости, сколько в силу своеобразной парадоксальности: какими бы причинами ни было вызвано спонтанное выступление вандейских крестьян против революционной власти, пламя гражданской войны из этой искры раздули сами революционеры, сделавшие Вандею разменной картой в своей политической игре. «В обстановке острого политического конфликта весны — лета 1793 г. из обычного контрреволюционного восстания монтаньяры намеренно создали гражданскую войну, использовав ее для дискредитации жирондистов, не оказавших противодействия крестьянскому движению. 17 октября 1793 г. восставшие потерпели сокрушительное поражение. Однако разгоревшаяся в Конвенте ожесточенная борьба группировок стимулирует создание “адских колонн” Л. Тюрро, и старое оружие вновь пускается в ход, теперь уже против “снисходительных”» (Мягкова Е. М. С. 222).