Александр Чудинов - История Французской революции: пути познания

Свой обзор мне хотелось бы завершить на оптимистической ноте. Судя по рассмотренным выше работам, сколь бы разными по тематике и технике исполнения они ни были, отечественная историография успешно преодолела трудный период крушения прежнего образа Французской революции, принадлежавшего в основном к домену исторической памяти. Появившиеся на его руинах ростки научного подхода к освещению этого события вполне жизнеспособны и сулят обильные плоды.

Рассказывая в предыдущей главе о развитии отечественной историографии Французской революции в нулевые годы XXI в., я преднамеренно упомянул только два главных для того времени направления исследований, отложив на потом разговор о тех, что тогда еще только — только обозначились, а в полной мере проявились лишь в 2010-е гг. Теперь речь пойдет о них.

Однако сначала несколько слов о предмете, на первый взгляд, несколько отвлеченном и напрямую с темой главы не связанном. Но лишь на первый взгляд…

Как выбираем мы темы своих исследований, особенно самого первого? Мало кто, полагаю, может сказать о себе, как, например, Д. Ю. Бовыкин [523] См., например, его интервью авторам Интернет — проекта «Университет Arzamas» в марте 2017 г. URL: http://arzamas.academy/uni/eastwest/revolution , что с детства мечтал заниматься именно той тематикой, изучению которой затем посвятил свои зрелые годы и ради которой еще студентом выбрал себе определенного научного руководителя. Чаще все происходит в иной последовательности: студент идет к тому или иному научному руководителю, исходя из личностных предпочтений и лишь приблизительно представляя себе общий спектр его научных интересов, а уж потом мэтр предлагает будущему исследователю тему его первой работы, которая нередко и определяет последующий путь того в науке. Таков был и мой личный опыт [524] Подробнее см.: Чудинов А. В. Французская революция: история и мифы. М., 2007. С. 6. .

В подобном случае особую важность приобретает вопрос: как научный руководитель подбирает темы для своих учеников? Мой Учитель Г. С. Кучеренко в начале 1980-х гг. давал нам сюжеты для исследований с прицелом на 200-летний юбилей Французской революции. Это — по — настоящему стратегический подход. Совсем уж идеальный его вариант — это когда научный руководитель определяет для подопечных темы таким образом, чтобы их частные исследования в комплексе дополняли друг друга и позволяли тем самым коллективно решить гораздо более широкую научную проблему, нежели та, что может быть индивидуально осилена в рамках отдельно взятой диссертации. Однако все же гораздо чаще, по моему наблюдению, научными руководителями в выборе тематики студенческих и аспирантских работ движет не стратегический расчет, а обычная любознательность: дают разрабатывать такой сюжет, о котором сами хотели бы знать больше, да не имеют времени или возможности им заняться. Хорошо, если личный интерес руководителя совпадает с новейшими тенденциями историографии, что, к сожалению, случается далеко не всегда…

В начале «нулевых» именно любознательность и побудила меня обратиться к имагологии. Проводя каждый год по несколько недель во Франции, я заметил, что французские СМИ в своих негативных оценках России — а они тогда в связи со Второй чеченской войной звучали постоянно — активно используют набор клише, весьма напоминающий те стереотипные характеристики Российской империи, которые были в ходу еще во время Французской революции. Некоторое представление о последних я в свое время получил из доклада замечательного саратовского историка Сергея Евгеньевича Летчфорда, сделанного в 2001 г. на международной конференции в его университете [525] См.: Летчфорд С. Е. Французская революция конца XVIII в. и формирование образа России в общественном мнении Франции // Европейское Просвещение и цивилизация России. М., 2004. С. 77–85. . Удивление от такой устойчивости стереотипных представлений одних наций о других побудило меня и самому заняться имагологией и направить в то же русло исследования появившихся у меня учеников. Причем встали мы на этот путь еще до того, как имагологические штудии вошли у нас в моду, став к началу 2010-х гг. всеобщим поветрием. Последнее, впрочем, ничуть не удивительно, так как запрос на имагологическую проблематику исследований предъявляет сама жизнь: многие сложности в отношениях между народами начала XXI в. порождены застарелыми стереотипами взаимных представлений, истоки которых коренятся глубоко в истории.

Наша совместная работа над проблемами имагологии, начавшаяся еще в первой половине нулевых годов, в 2010-е гг. увенчалась защитой трех кандидатских диссертаций [526] Митрофанов А. А. Образ России в общественном мнении революционной Франции (по материалам публицистики и печати): автореф. дис…. канд. ист. наук. М., 2010; Промыслов Н. В. Образ России во французском общественном мнении накануне и во время Отечественной войны 1812 года: автореф. дис… канд. ист. наук. М., 2012; Прусская Е. А. Образ Востока в представлениях французов накануне и во время экспедиции Бонапарта в Египет: автореф. дис…. канд. ист. наук. М., 2012. , успешной реализацией российско-французского проекта «Образ врага: взаимные представления французов и русских в 1812–1814 гг.», публикацией серии статей у нас в стране и за рубежом [527] См., например: Митрофанов А. А., Промыслов Н. В., Прусская Е. А. «Русская угроза» во французской прессе конца XVIII — начала XIX вв. // Французский ежегодник. 2015: К 225-летию Французской революции. М., 2015. С. 343–391; Promyslov N. The Grande Armée’s Retreat as Seen From the Intercepted Soldiers’ Correspondence // Napoleonic Scholarship. 2011. N 4. P. 127–131; Prusskaya E. Arab Chronicles as a source for studying Bonaparte’s Expedition to Egypt // Napoleonica. La Revue. 2015. N 3(24). P. 48–60; Tchoudinov A. L’archétype de l’ennemi étranger dans l’imaginaire folklorique de la Russie au début du XIX e siècle // L’Ennemi en regard(s). Images, usages et interpretations dans l’histoire et la literature. Bern, 2012. Р. 93 — 111. , трех спецвыпусков «Французского ежегодника» (2010, 2012, 2013), специального номера журнала «Annales historiques de la Révolution françaises» (2012, № 4) и, наконец, вышедших в последние годы монографий [528] Прусская Е. A. Французская экспедиция в Египет 1798–1801 гг.: взаимное восприятие двух цивилизаций. М., 2016; Промыслов Н. В. Французское общественное мнение о России накануне и во время войны 1812 года. М., 2016. .

В отличие от описанных в предыдущей главе двух основных для нулевых годов направлений изучения Французской революции эти имагологические изыскания уже не были напрямую связаны с советским прошлым. Если штудии об истории изучения Французской революции в СССР были продиктованы стремлением определить место постсоветской историографии относительно ее предшественницы, а всплеск интереса к политическим «партиям» правее якобинцев во многом был реакцией на «якобиноцентризм» советской историографии, то имагологические исследования 2000 — 2010-х гг. по истории Революции и Наполеоновской империи диктовались исключительно потребностями новой эпохи без какой-либо оглядки на предыдущую. Некоторая преемственность с предшествующей историографической традицией у занятых данной проблематикой авторов прослеживается, пожалуй, лишь в том, что они так же рассматривают эпоху Французской революции в комплексе с периодом Первой империи, как это делал в конце жизни последний из мэтров советской историографии В. Г. Ревуненков [529] Ревуненков В. Г. Очерки по истории Великой французской революции 1789–1814 гг. СПб., 1996. . Впрочем, схожий подход характерен и для ряда французских авторов новейших обобщающих трудов [530] См., например: Leuwers H. La Révolution française et I’Empire. Une France révolutionné (1787–1815). P., 2011; Gueniffey Р. Histoires de la Révolution et de l’Empire. P., 2011. .