Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Дело, по которому я был приглашен, благодаря предварительной подготовке не вызвало никаких прений по существу. Министр финансов Бернацкий возбудил, правда, вопрос о некотором сокращении штатов нового учреждения, что грозило оттяжкой дела. Но когда я заявил ему, что по этому вопросу в междуведомственном совещании было достигнуто соглашение, он отказался от дальнейшего спора, и закон был принят без всяких изменений. После этого я удалился. Присутствовавшие чины Государственной канцелярии, заведовавшие делопроизводственной частью заседания, при оставлении мною заседания не удержались, чтобы не подойти и поздравить меня с благополучным окончанием.

Принятый на упомянутом заседании закон о преобразовании кодификационной части был распубликован за несколько дней до большевицкого переворота. Однако провести его реально в жизнь уже не удалось. Большевикам самая идея, положенная в основание закона, была чужда.

Мне остается рассказать, как был ликвидирован личный состав Государственного совета.

Судьба обоих законодательных учреждений, в сущности, была предрешена уже с того момента, когда новая власть в лице Временного правительства решила более их не созывать. В этом отношении высочайший указ о перерыве занятий обеих палат, ставший известным как раз в день 27 февраля 1917 г., когда в Петрограде вспыхнула революция, сыграл воистину роковую роль. Он донельзя упростил задачу Временному] правительству, освободив его от необходимости самому издать соответствующий акт, на что бы оно на первых порах, хотя бы по крайнему своему безволию, быть может, и не решилось.

В результате отказа от созыва законодательных учреждений и тем самым от попытки сотрудничества с ними сразу же создалось тягчайшее, в особенности при условиях военного времени, положение. Место ответственных законодательных учреждений заняло совершенно уж безответственное сборище, именуемое Советом рабочих и солдатских депутатов, крикливое, невежественное, лишенное элементарного здравого смысла, сплошь состоявшее, по душевному складу своему, из скрытых и явных дезертиров и пораженцев. Само по себе ни на что не способное, это жалкое скопище с первых же шагов стало слепым орудием в руках беззастенчивых демагогов, верховодивших в нем.

Формально Временное правительство сосредотачивало в своих руках всю полноту верховной власти, ни с кем не разделяемой. С этой точки зрения оно являлось чем-то вроде коллективного самодержца или, вернее, коллегией олигархов, но только олигархов особого рода — с архидемократической душой и абсолютно парализованной волей. Фактически оно именно благодаря полному своему безволию, соединенному с не менее полным отсутствием всякого чутья реальной действительности, сразу же попало в положение самой унизительной зависимости от Совета рабочих и солдатских депутатов, вернее, от руководителей последнего, каковые с все растущим усилием стали применять в сношениях с Вр[еменным] правительством испытанные методы политического шантажа.

Зависимость этой своеобразной разновидности неограниченной верховной власти от улицы в худшем смысле слова стала все резче проявляться по мере того, как пресловутый «заложник демократии» А. Ф. Керенский все более начал выдвигаться на авансцену, а первоначальный состав Вр[еменного] правительства в возрастающей прогрессии стал пополняться новыми представителями «революционной демократии», наряду с которыми буржуазные элементы все более отходили на задний план.

Нарождающаяся охлократия в лице Совета рабочих и солдатских депутатов не могла, конечно, относиться иначе как с величайшим пренебрежением к цензовой Государственной думе и с нескрываемым отвращением к исчадию бюрократического ада в лице Государственного совета.

На него смотрели как на живое олицетворение павшего режима. Естественно, он первым и был взят под обстрел. Недаром в первую же ночь — в ночь с 27 на 28 февраля — здание Государственного совета подверглось налету со стороны революционной толпы. Не случайно в первые же бурные дни «великой бескровной» революции [319] ряд правых членов Совета во главе с вновь назначенным председателем Совета И.Г Щегловитовым и вице-председателем его В. Ф. Дейтрихом были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость. Государственный совет как учреждение при сложившейся политической конъюнктуре с самого начал был обречен на гибель. Вопрос мог идти лишь о том, в какой форме будет произведено упразднение его.

В этом отношении заслуживает внимания, что формально как учреждения ни Государственный совет, ни Государственная дума не были уничтожены. Этот вопрос предоставлялось решать грядущему Учредительному собранию [320]. Ликвидация обоих законодательных палат формально коснулась лишь личного состава членов их.

Любопытно, что многие члены Государственного совета на первых порах не отдавали себе сколько-нибудь ясного отчета в серьезности того положения, в котором очутился Совет после февральского переворота.

Одни полагали, что дело ограничится тем, что члены Государственного совета по назначению, в свое время переведенные вопреки их желанию из разряда присутствующих в разряд неприсутствующих членов, будут вновь призваны новой властью к присутствованию, а заменившие их члены, назначенные 1-го января 1917 г., будут изъяты, за признанием их назначения незаконным и недействительным. Таков был, напр[имер], взгляд П. Ф. Кобеко, пострадавшего в свое время за обнаружение чрезмерно прогрессивного образа мыслей.

Другие думали, что все образуется, стоит только созвать Государственный совет и дать ему возможность выразить полную готовность верой и правдой служить новой власти в лице Вр[еменного] правительства. В этом смысле высказался вскоре после назначения меня комиссаром по Мариинскому дворцу в письме на мое имя один из самых крайних правых членов Государственного совета по назначению, А. А. Римский-Корсаков. В своем письме он писал, что обращается ко мне, как заместителю арестованных председателя и вице-председателя Совета, с настоятельным требованием, чтобы я озаботился о созыве Совета, дабы дать последнему возможность засвидетельствовать свою верность Временному правительству. Разумеется, я мог ему только ответить, что исполнить то, чего он от меня требует, не в моей власти.

Первое время после налета о Государственном совете как будто забыли. Было не до него. Однако постепенно положение усложнилось, притом как раз в отношении той категории членов Государственного совета, которая при сложившихся условиях являлась особенно уязвимой, именно в отношении членов по назначению. Состоя на государственной службе, они имели право на выдачу жалованья, каковое аккуратно и продолжало выплачиваться им каждое 20-е число, тогда как выборным членам Совета причитавшееся им суточное довольствие, ввиду перерыва сессии, с 1-го марта было прекращено.