Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Согласно проекту предполагалось не то преобразовать особое присутствие в особый департамент Министерства путей сообщения, не то присоединить его в качестве подотдела к одному из других департаментов министерства. Вопрос, видимо, никого из остальных министров не интересовал, никто из них ни словом не обмолвился, и представление Н. В. Некрасова, несомненно, прошло бы в порядке законодательной вермишели, если бы я не вмешался и не попросил слова, которое кн[язь] Львов охотно предоставил мне.

Я подверг основы проекта резкой критике: указал на недопустимость лишить орган, ведающий в качестве высшей инстанции дела о принудительном отчуждении, характера самостоятельного, независимого высшего надведомственного учреждения. Вместе с тем я обратил внимание на то, что особливо недопустимо подчинение такого органа главе ведомства, в котором чаще всего возникают дела о принудительном отчуждении и которое поэтому регулярно является стороной в деле. На этой почве возможны и большие несправедливости, и крупные злоупотребления, причем, естественно, все обвинения в первую голову будут направлены в сторону главы ведомства путей сообщения.

Н.В. Некрасов, выслушав мои замечания, сразу сдал все свои позиции, согласился с тем, что внесенный им законопроект никуда не годится, и заявил, что он, ввиду сделанных принципиальных возражений, готов взять его назад. Однако как быть? Вопрос срочный и откладывать его нельзя. Тогда я сообщил, что у меня имеется готовый контрпроект, с которым я мог бы тут же ознакомить Вр[еменное] правительство.

Это заявление было встречено весьма сочувственно. Я тут же вынул проект из своего бумажника, прочитал и прокомментировал его, и после этого протянул его Н. В. Некрасову. Я думал, что он возьмет и использует его в качестве материала при составлении нового представления. Я допускал еще, что меня могут привлечь к этому делу. Но я никак уж не ожидал того финала, которым закончилось мое выступление. Н. В. Некрасов быстро пробежал проект и тут же заявил, что он ничего не имеет возразить и присоединяется к нему. Остальные министры продолжали хранить молчание, никто не счел нужным заявить, что не мешало бы до окончательного решения вопроса передать этот в полном смысле с неба свалившийся проект на заключение других заинтересованных ведомств. В результате новый закон, без излишней процедуры формального голосования, был объявлен принятым и передан В. Д. Набокову для распубликования его на общем основании.

Когда я на следующий день при встрече с Г. Э. Блоссфельдом сообщил ему, что наш с ним законопроект удостоился утверждения, и рассказал ему, как это случилось, он сначала не поверил мне, думая, что я шучу. Мне стоило некоторого труда убедить его в том, что он забывает одно: мы живем в такое время, когда и небываемое бывает.

Перехожу к вопросу о преобразовании кодификационной части. Проведение этого вопроса представляло довольно головоломную задачу. Дело требовало очень осторожной трактовки. Наши общественные круги в оценке роли и значения кодификационной работы весьма расходились. В прогрессивных кругах преобладало отрицательное отношение к ней. На кодификационную работу склонны были смотреть преимущественно как на некоторое весьма пригодное для фальсификации закона орудие, которое в руках всесильной бюрократии в нужных случаях могло быть использовано как средство затемнения или даже прямого извращения истинного смысла закона, а в случае чего и полного эскамотирования [314] его. Сохранение кодификационной части после перехода к представительному строю с этой точки зрения считалось явным, ничем не оправданным анахронизмом, с которым давно следовало покончить.

Мне в течение многолетнего пребывания моего в Государственном совете пришлось довольно близко познакомиться с работой отделения свода законов Государственной канцелярии; с кодификационной работой мне и до этого приходилось сталкиваться, так как я несколько лет состоял причисленным сначала к прежнему кодификационному отделу при дореформенном Государственном совете, а затем, после преобразования его в упомянутое отделение свода законов, и к означенному отделению, которое я оставил в 1900 или 1901 г., в бытность государственным секретарем В. К. фон Плеве. Я успел убедиться в том, какой высоты достигла эта работа в техническом отношении: как личный состав отделения, особенно высших чинов его, так и самые приемы работы и быстрота, с которой она продвигалась, были Образцовы. О каких-либо злоупотреблениях в вышеупомянутом смысле я ни разу не слыхал, да и не представляю себе, как они могли бы пройти и тем более систематически твориться, оставаясь никем не замеченными, — ни специальной литературой, ни повременной, в особенности оппозиционной печатью, ни магистратурой, ни адвокатурой.

Конечно, возможны были и иногда встречались отдельные ошибки по части согласования прежних законов с вновь изданными законами при выпуске очередных и сводных продолжений и новых изданий отдельных томов и частей томов Свода законов [315]. Но против таких кодификационных ошибок служило серьезным коррективом твердо установившееся после некоторых колебаний одинаково как в доктрине, так и в судебной практике положение, согласно которому установленная в кодификационном порядке формулировка закона сама не имеет силы закона и может быть подвергнута судебной проверке путем сопоставления ее с подлинным текстом соответствующих законов, распубликованном через Сенат в «Собрании узаконений и распоряжений правительства».

Во всяком случае, эти отдельные, сравнительно весьма редкие ошибки с лихвой искупались крупными положительными результатами работы, производившейся отделением свода законов.

Периодический пересмотр нашего постоянно менявшегося и громоздкого, разбросанного по 16 томам Свода законов законодательства, совершаемый в кодификационном порядке, чрезвычайно облегчал пользование законодательным материалом, ориентировку в нем и, в частности, расшифрование сакраментальных слов, обычно встречавшихся в вводной части новых законов: «в отмену, изменение, дополнение и разъяснение подлежащих узаконений». Хорошо известно, какое огромное практическое значение кодификационная работа имела не только для административных, но и для переобремененных работой судебных учреждений, а также для всех заинтересованных частных лиц и их поверенных, и как болезненно ощущалось заинтересованными кругами отсутствие подобной работы там, где она не находила применения, как это имело, напр[имер], место в отношении узаконений, выходивших по т[ак] называемому] ведомству православного исповедания [316] и по ведомству учреждений императрицы Марии [317].