Давид Гримм - Воспоминания. Из жизни Государственного совета 1907–1917 гг.

Из устного доклада, сделанного Н. Ф. Дерюжинским, выяснилось следующее. Во время ночного налета целый ряд шкафов с документами и деловыми бумагами был взломан; бумаги и документы были частью разодраны, частью в беспорядке разбросаны; роскошная внутренняя обстановка дворца местами была попорчена; ларь, в котором хранилась пожалованная Государственному совету по случаю 100-летия его учреждения высочайшая грамота, тоже был взломан, а самая грамота уничтожена, и т. д., и т. д… Общее впечатление получилось такое, что, видимо, налетчики очень спешили. В целом ничего непоправимого не произошло. Для выяснения подробностей, восстановления и приведения в порядок попорченного и т. д. тут же была образована комиссия под председательством Н. Ф. Дерюжинского, которая должна была представить мне подробный письменный доклад.

Главный вопрос заключался не в этом. Он сводился к тому, как предотвратить возможность повторения подобных налетов. В этом отношении мною были предложены две меры, которые встретили общее одобрение. Первая заключалась в том, что впредь до дальнейших распоряжений доступ в здание разрешался только по именным разрешительным билетам за моею подписью. Тут же заготовили и раздали присутствующим почку именных бланков, которые я подписал. Мера же, применявшаяся в течение нескольких недель, кстати сказать, вполне себя оправдала. Начавшееся уже шатание посторонних лиц, из простого любопытства старавшихся проникнуть во дворец, немедленно прекратилось, и внешний порядок восстановился. Но, конечно, такая мера не устраняла опасности нового вторжения толпы, с которой собственными силами низших служащих нельзя было справиться. Надо было добиться военной охраны дворца. Это дело мне пришлось взять в свои руки.

Общий план был очень простой. К зданию Государственного совета с тыла примыкали казармы л[ейб-]гв[ардии] Третьего стрелкового е[го] и[мператорского] в[еличества] полка, фронтом выходившие на Казанскую улицу. Близкое соседство облегчало назначение караула именно от этого полка. По окончании нашего совещания я на откуда-то добытом автомобиле проехал в Государственную думу. Было уже совсем темно. Таврический дворец [308] представлял знакомую всем, кто в те дни побывал в нем, картину. Все помещения его был битком набиты разношерстной толпой, рабочими, солдатами и вообще всеми, кому не лень было отправиться туда. В некоторых залах происходили какие-то митинги, слышались выкрики ораторов. Всюду валялись мешки с провиантом и какими-то еще вещами. Было очень трудно протискаться и еще труднее дышать, до того тяжел и сперт был воздух. Кругом царил полумрак. Как будто живая картина из Дантовского ада. Члены Временного комитета Думы в полном изнеможении сидели в одной из небольших боковых комнат дворца. Они, как и все остальные члены Думы, почему-либо задержавшиеся в ней, как-то тонули в общем хаосе.

С трудом я добился того, что за нарядом военной охраны следует обратиться к члену Думы, полковнику Энгельгардту. Еще труднее было разыскать неприглядную коморку, где-то в думских антресолях, в которой он ютился, и совсем уж трудно было добиться от него соответствующего распоряжения. Все же, в конце концов, мне удалось настоять на своем. Он торжественно обещал мне, что на другой же день караул будет наряжен. Обещание было исполнено, правда не сразу и не на другой день, а лишь после повторного понукания моего, дня через 3 или 4. После этого я облегченно вздохнул.

Военный караул, продовольствование которого я распорядился обставить возможно лучше, с отпуском необходимых на этот предмет сумм из кредитов, ассигнованных на Государственный совет, был весьма доволен своей судьбой и нес свою службу весьма исправно. Никаких новых налетов с тех пор не было.

Моя роль комиссара по Мариинскому дворцу этим не кончилась. Я сохранил это звание и при Временном правительстве после назначения меня товарищем министра народного просвещения, каковой пост я принял по усиленной просьбе моего близкого друга, незабвенного А. А. Мануйлова.

Совмещение этих двух должностей я признал для себя возможным ввиду того, что никакого вознаграждения за исполнение моих обязанностей по Государственному совету я не получал. Побуждало меня и то, что дальнейшая судьба Государственного совета и связанных с ним учреждений, столь важных, как кодификационное отделение Государственной канцелярии и Особое присутствие по делам о принудительном отчуждении недвижимых имуществ, во всех отношениях представлялась совершенно невыясненной. При таких условиях мне казалось, что опыт, приобретенный мною в течение десятилетнего пребывания в звании члена Государственного совета, и добрые личные отношения со многими из его ответственных работников могут еще пригодиться.

Работа моя по званию комиссара Временного правительства сразу потекла по довольно извилистому руслу. Первым стал на очередь вопрос о сохранении необходимой внутренней дисциплины среди низших служащих. Его удалось уладить без особых затруднений. Большинство лиц этой категории по привычке, ставшей для них второй натурой, держалось вполне корректно и просто продолжало тянуть знакомую жизненную лямку. Число неспокойных элементов было невелико. Коноводом их был какой-то не то истопник, не то монтер. Добивались они, как всюду, участия низших служащих в хозяйственном комитете при Государственной канцелярии. По отношению к этим элементам, по обстоятельствам времени, представлялось наиболее целесообразным держаться тактике оттягивания. Соответственно с этим я и поступал. Пугливым старшим служащим, которые спрашивали меня, как быть, я предлагал ссылаться на то, что они не получили от меня никаких указаний по вопросу о привлечении низших служащих к участию в заведывании хозяйственными делами, сами же без меня ничего сделать не могут. А когда ко мне являлся делегат от «буянов», то я говорил ему, что вопрос очень сложный, надо еще подумать, а пока следует спокойно ждать. Мой расчет оправдался. Буяны, отчасти вероятно потому, что их было мало и они не чувствовали солидной поддержки за собою, сидели смирно и дело шло по-старому. Некоторое увеличение размера жалования низших служащим, о котором я позаботился, конечно, тоже сыграло свою роль.

Гораздо труднее поначалу показалось мне отразить натиск иного порядка, произведенный вновь избранным петроградским городским головой Ю. Н. Глебовым. В прошлом мирный октябрист, он после переворота как-то сразу сильно полевел. Он явился ко мне с настойчивым требованием предоставить зало общего собрания Государственного совета под заседания Петроградской городской думы [309]. Мотив: исключительно важное значение, которое городская дума столичного города приобрела после переворота. Она стоит на втором месте сразу после Государственной думы, за которой великодушно сохранялось первое место. Зало заседаний в здании городской думы совершенно не соответствует ее новому высокому назначению. Единственным подходящим местом для нее является зало общего собрания Государственного совета, на предоставление которого городская дума имеет полное право претендовать тем более, что это зало в данное время пустует. Он, городской голова, уже беседовал на эту тему с управляющим делами Временного правительства В. Д. Набоковым. Последний со своей стороны не встречает никаких препятствий к удовлетворению законного желания городского управления и направил его ко мне, как непосредственно ответственному лицу. Я слушал Ю. Н. Глебова со всем возрастающим удивлением. По всему тону и манере его видно было, что он считал вопрос окончательно решенным, со мной же говорит только pro forma [310], не сомневаясь, что никаких возражений по существу с моей стороны быть не может. Мне пришлось разочаровать пылкого коммунального деятеля. Надо заметить, что наш с ним разговор происходил не в Мариинском дворце, а в здании Министерства народного просвещения, в кабинете, отведенном мне в качестве товарища министра. Я воспользовался этим, чтобы ссылкой на неотложные дела сократить наш разговор до минимума. Мой ответ гласил: я считаю возбуждаемый им вопрос чрезвычайно серьезным и сложным и не могу дать никакого ответа по существу, не переговорив предварительно с министром-председателем, кн[язем] Г. Е. Львовым и В. Д. Набоковым. Окончательный мой ответ я сообщу ему по телефону. Ю. Н. Глебов остался явно недоволен таким оборотом дела. На его вопрос, выскажусь ли я сам в утвердительном смысле, я сказал ему, что этого никак обещать не могу.