Мунго Мелвин - История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней

В том же темпе взрывные работы продолжались весь январь. 20-го числа Гордон писал: «Мы взорвали нашу часть доков и теперь заняты остальным, с чем надеемся справиться к концу месяца» [780]. Пятью днями позже Дин, отвечавший за электрические взрыватели, писал своей сестре Саре Энн в Уитстейбл: «Мы прекрасно справляемся с разрушением доков, ежедневно взрывая несколько тысяч фунтов пороха; ты можешь представить, какие ужасные опустошения это производит» [781].

3 февраля Гордон написал свой самый подробный рассказ о взрывных работах союзников, содержащий не только описание технических аспектов, но и оценку профессионализма французских инженеров. Не подлежит сомнению, что молодой, энергичный и честолюбивый профессионал был захвачен своей важной работой:

«Все мы были чрезвычайно заняты, устанавливая и взрывая мины в доках, что требовало всего нашего времени, поскольку у нас было очень мало офицеров, всего трое, тогда как у французов двенадцать. Саперов у нас было 150, а у французов 600. Теперь мы закончили взрывные работы и удовлетворены достигнутым результатом, но, используя вольтову батарею вместо старомодного шнура, мы обнаружили, что электричество не годится для таких масштабных операций, как эта…» [782]

Что касается французов, то они «очень хорошо выполнили свою работу, использовав больше пороха, чем мы, и взорвав все свои мины с помощью запального шнура». Коллеги явно произвели на Гордона впечатление: «Мы видели много французских инженеров; они старше наших и кажутся более образованными». Любопытно его следующее замечание: «Унтер-офицеры гораздо умнее наших. Нельзя сказать, что наши тупы, но офицерам приходится делать большую часть работы, которую выполняют французские унтер-офицеры» [783]. Впоследствии Гордон жаловался на плохое качество взрывных работ британцев в Севастополе. В письме из Судана в 1877 г. он утверждал, что «мы напортачили в доках», а в другом письме, примерно в то же время, сообщал, что «единственное слово, которое можно применить к работе по взрыву доков, — жалкая» [784].

Сооружение доков в Севастополе было беспрецедентным по замыслу и затратам, потребовало изобретательности и новаторства в процессе строительства, но их разрушение оказалось сравнимой по сложности задачей. Примечательно, что русские больше не пытались отремонтировать или реконструировать доки — настолько сильно их повредили союзники. Более того, когда в 1881 г. был утвержден новый план по развитию судостроения на Черном море, а в 1890 г. в Севастополе снова появилась база русского флота, военные корабли были уже не такими, как в 1830-х гг. Основу флота теперь составляли суда с металлическим корпусом, и в доках Аптона, даже если их восстановить, не поместился бы даже самый маленький из современных военных кораблей.

Закончив работу по разрушению доков, французы переключились на Николаевский форт; Гордон тоже участвовал в спешных работах по его уничтожению. Русские заминировали свой «превосходный порт с 128 пушками и казармами», но у них не хватило времени заложить заряды перед эвакуацией. Французские инженеры закончили начатое русскими, использовав «для взрывных работ 105 тысяч фунтов пороха», или почти 50 метрических тонн, что в два раза больше, чем британцы потратили в доках. По словам Гордона, французы намеревались поместить «заряды по 2500 фунтов в каждый проем и заблокировать все отверстия» [785]. Гордон не описывает сам подрыв форта, но можно не сомневаться, что французские саперы знали свое дело. На северной стороне Севастополя до наших дней сохранились Константиновский порт и Михайловская батарея, выдающиеся образцы береговых оборонительных сооружений XIX в., но Николаевский форт (а вслед за ним Павловский) на южном берегу были стерты с лица земли. Сегодня от этих некогда грозных символов российского могущества не осталось и следа.

Логично предположить, что со своих хорошо защищенных батарей на северном берегу бухты русские могли бы попытаться помешать взрывным работам — на их глазах методично уничтожалось то, что осталось от величественного города после бомбардировки союзников. Письма Гордона являются ценным свидетельством, рассказывающим о действиях русских в первые месяцы 1856 г. В сущности, союзники придерживались принципа «живи сам и давай жить другим, но только попробуй атаковать нас». «Русские теперь нас не беспокоят», — отмечал Гордон. Более того, «мы слышим, как они зовут друг друга и поют, особенно по воскресеньям. Мы видим, как они маршируют, причем ежедневно». И что еще интереснее, «у них хватает хладнокровия рыбачить в бухте». К счастью для русских, «мы никогда не стреляем, и французы тоже». Однако на любую провокацию русские решительно отвечали. Как иллюстрацию такого положения дел Гордон приводит недавний инцидент. Французский морской офицер, вероятно, по собственной инициативе, вместе с небольшой командой ночью подошел на веслах к русскому пароходу, лежавшему на боку в северной части бухты, и попытался поджечь его. Вскоре французов обнаружили. Русские открыли огонь по лодке и продолжали стрелять из всех ружей, ожидая массированной атаки. Их «шквальный огонь», в свою очередь, поднял в ружье союзников на южной стороне, опасавшихся атаки с моря. «После часа стрельбы русские смолкли, и все снова стало тихо» [786]. Однако этот случай был редким исключением из прагматичного, миролюбивого правила.

Гордон описывал минные и противоминные операции французских и русских инженеров. Британцы не участвовали в этом виде наземных боевых действий, поэтому многие историки Крымской войны не уделяют внимания данному аспекту осады Севастополя. Французы и русские относились к подобным операциям очень серьезно и вкладывали в них много сил и средств. Тотлебен считал «подземную войну» настолько важной, что посвятил ей отдельный том своей истории обороны Севастополя. Во многих отношениях эта особая разновидность боевых действий, практиковавшаяся в Севастополе, стала предвестником более известных операций по прокладке минных туннелей на Западном фронте во время Первой мировой войны. Средоточием большей части минных работ как французов, так и русских был Четвертый бастион, который после первой бомбардировки стал главной целью атак французов. «Сегодня мы ужинали с семью французскими инженерами, — рассказывал Гордон. — Они были очень милы, и мы много узнали об их минных работах». Вероятно, французские инженеры слышали, как русские прокладывают минные ходы, и пытались взрывать их. После эвакуации русских из южной части Севастополя французы вошли на Четвертый бастион и выявили «две системы мин, один ярус на глубине около десяти футов от поверхности, а другой — около сорока футов». До этого французские саперы не подозревали о нижнем слое мин и с удивлением обнаружили, что «их собственные минные ходы были заминированы с помощью нижнего яруса» [787]. Только на Четвертом бастионе французы нашли не менее тридцати шести мин, готовых к взрыву — с установленными взрывателями и заблокированных. Сегодня посетители этого бастиона, известного восстановленной четвертой батареей, которой одно время командовал Лев Толстой, могут видеть вход в один из туннелей, проложенных русскими инженерами.