Мунго Мелвин - История Крыма и Севастополя. От Потемкина до наших дней

Взорвав доки и береговые форты на южной стороне, союзники стали искать в Севастополе новые объекты для разрушения. К этому времени в Крыму установилось неофициальное перемирие. До мирного договора было еще далеко, но для союзников имело смысл сделать город полностью непригодным для нужд армии и флота, уничтожив все полезное. Поэтому союзники в Севастополе продолжали взрывные работы. Следующим объектом, выбранным для разрушения, был комплекс Белых казарм (их еще называли Белыми домами) в восточной части Южной бухты. Здесь проявился неизбежный риск, связанный с подрывными работами. 9 марта 1856 г. Гордон писал:

«Вчера у нас случилось печальное происшествие. Майор Ранкин поджигал запал для линии мин под стенами Белых казарм, но, вероятно, запал был плохим, и вместо того, чтобы гореть долго и позволить Ранкину уйти, он взорвал заряды пороха почти сразу, и Ранкин был погребен под обломками. Мы с большим трудом откопали его тело» [788].

Гордон пишет об этом несчастном случае с особенной горечью, поскольку его коллега Ранкин «получил повышение и стал командиром роты всего два месяца назад», а также был среди «инженеров, которые ставили лестницы» во время неудачной атаки на Редан 8 сентября 1855 г. [789].

Тем временем союзники продолжали разрушать русские казармы. Лондонская газета Times сообщала 13 марта 1856 г., что «сегодня днем, словно для того, чтобы отпраздновать заключение мира, были взорваны так называемые Белые дома». Другой объект — стоявший в доках бриг — был также «взорван в порядке эксперимента», причем, по утверждению газеты, «во многом благодаря мистеру Дину, „потрясающему ныряльщику“… [Однако его] эксперимент с бригом окончился неудачей, причину которой еще предстоит установить». Далее газета сообщала, что «мистер Дин приписывает свои редкие неудачи состоянию проводов». Как отмечали военные инженеры, в том числе Гордон, электрический способ подрыва зарядов оставался еще несовершенным. Дин, отмечала газета, был «неутомим в попытках преодолеть трудности и усовершенствовать свой аппарат» [790].

После подписания Парижского мирного договора 18 (30) марта 1856 г. взрывные работы в Севастополе наконец прекратились. Между союзниками и русскими уже имели место неофициальные контакты, в которых границей служила Черная речка. Гордон отмечал, что «русские делают хороший бизнес, продавая кресты и другие вещи нашим офицерам» [791]. Дин также упоминал об этой торговле, первом примере военного туризма: «Мы можем ходить вдоль линии разграничения, обмениваться любезностями и говорить с русскими с расстояния 20 футов. Многие из них собираются у реки… и союзники встречаются с ними на берегу, обмениваются кошельками, носовыми платками и монетами» [792].

Чарльз Гордон провел четыре трудных месяца на работах по разрушению армейской и военно-морской инфраструктуры Севастополя, взрывая доки, пристани, форты, казармы и склады. Он покинул Крым в феврале 1856 г. Гордон был грамотным инженером и пользовался уважением коллег. Подполковник Эдвард Ллойд, руководивший инженерными подразделениями в Крыму, в докладе генералу сэру Уильяму Кодрингтону отмечал «чрезвычайно ценную помощь», которую получил от многих людей, в том числе «полковника [Джона Уильяма] Гордона, заместителя командира, майора Николсона… инженера-строителя и лейтенантов инженерной службы Камбеленда, Грэхема и К. Гордона». Он хвалил этих саперов за «неослабное усердие, внимание и преданность делу». Ллойд не забыл поблагодарить Джона Дина, которому он «многим обязан» [793].

Два Гордона, однофамильцы, отличились в Севастополе, и в судьбе обоих этот опыт оставил неизгладимый след. Старший Гордон (1814–1870), которого прозвали «Старая Петарда» за невозмутимость под огнем во время осады, впоследствии получил чин генерал-майора и был удостоен рыцарского звания. Однако к тому времени сэр Уильям Гордон был уже «больным человеком, в первую очередь вследствие ранения правой руки, полученного под Севастополем. Боль никогда не покидала его и с годами только усиливалась». Вполне вероятно, что он страдал и от психологической травмы, которую сегодня называют посттравматическим стрессовым расстройством: после войны его «поведение становилось все более и более иррациональным». Во время совместного путешествия его боевой товарищ, близкий друг и более молодой однофамилец, опасаясь худшего, конфисковал у него бритву, но Уильям Гордон после непродолжительной борьбы отобрал ее и совершил самоубийство [794]. Чарльз Гордон, также дослужившийся до генерал-майора, был известен под Севастополем своей смелостью и бравадой. Его коллега, военный инженер и известный военный историк [впоследствии полковник] К. К. Чесни, писал о нем:

«[Он] впервые увидел войну в тяжелых условиях суровой зимы в Крыму. Будучи инженером в скромном звании младшего офицера, он привлек к себе внимание начальства, и не только потому, что был энергичным и активным. Он выделялся среди других особой предрасположенностью к военному делу. Работу в окопах перед Севастополем он превратил в сбор личных знаний по действиям врага так, как это не смог сделать ни один офицер. „Мы обычно посылали его, чтобы разведать новые передвижения русских“, — много лет спустя свидетельствовал о его таланте один из самых выдающихся офицеров, под началом которых он служил» [795].

Молодой Гордон явно выделялся своей особенной храбростью и профессионализмом. Он был награжден французским орденом Почетного легиона, редким отличием для такого молодого офицера.

Многие путешественники, посещавшие Крым, свидетельствовали о том, что Севастополь был полностью разрушен, и на его восстановление потребовалось несколько десятилетий. Рождение города в 1783 г. явилось результатом решения Екатерины II основать базу российского Черноморского флота на Крымском полуострове. Теперь город был мертв — там никого не осталось, кроме оккупационных войск союзников и немногочисленных собак и кошек. И неясно, способен ли Александр II приступить к возрождению Севастополя: ответ могли дать только условия мирного договора.

Во время Крымской войны путь к миру, как это часто бывает в разных конфликтах, оказался таким же трудным, как и путь к войне. В данном случае примирение осложнялось не только количеством государств, участвовавших в конфликте, но и разногласиями между союзниками, особенно между Британией и Францией. В дополнение к пяти непосредственным сторонам конфликта (России, Франции, Великобритании, Османской империи и королевства Пьемонт-Сардиния) в дискуссиях участвовали Австрия и Пруссия. Для России особенно важна была позиция Австрии, поскольку царь не мог позволить себе конфликт еще с одной европейской державой на своих западных границах. Турция жаждала признания как независимое, суверенное государство, огражденное от влияния таких стран, как Россия, равноправный член «европейского согласия». Поэтому представители Османской империи желали избавиться от предыдущих двусторонних договоров с европейскими странами, большинство из которых назывались (а не только считались) «капитуляциями» [796]. Британия и Франция поддерживали требования Турции не только из соображений доброй воли, но и для того, чтобы сдержать могущество и амбиции России.