Александр Афанасьев - Империя, которую мы потеряли. Книга 2

Чем вложились народные массы в этот кризис? Тем же, чем они влагались в революционное движение XVII и XVIII веков, своими социальными страданиями и стихийно выраставшими из них социальными требованиями, своими инстинктами, аппетитами и ненавистями. Религиозных идей не было никаких. Это была почва, чрезвычайно благодарная для интеллигентского безрелигиозного радикализма, и он начал оперировать на этой почве с уверенностью, достойною лучшего применения.

Революцию делали плохо. В настоящее время с полною ясностью раскрывается, что в этом делании революции играла роль ловко инсценированная провокация. Это обстоятельство, однако, только ярко иллюстрирует поразительную неделовитость революционеров, их практическую беспомощность, но не в нем суть дела. Она не в том, как делали революцию, а в том, что ее вообще делали. Делали революцию в то время, когда задача состояла в том, чтобы все усилия сосредоточить на политическом воспитании и самовоспитании. Война раскрыла глаза народу, пробудила национальную совесть, и это пробуждение открывало для работы политического воспитания такие широкие возможности, которые обещали самые обильные плоды. И вместо этого что же мы видели? Две всеобщие стачки с революционным взвинчиванием рабочих масс (совет рабочих депутатов!), ряд военных бунтов, бессмысленных и жалких, московское восстание, которое было гораздо хуже, чем оно представилось в первый момент, бойкот выборов в первую думу и подготовка, (при участии провокации!) дальнейших вооруженных восстаний, разразившихся уже после роспуска Государственной Думы. Все это должно было терроризировать и в конце концов смести власть . Власть была действительно терроризирована. Явились военно-полевые суды и бесконечные смертные казни. И затем государственный испуг превратился в нормальное политическое состояние, в котором до сих пор пребывает власть, в котором она осуществила изменение избирательного закона, — теперь потребуются годы, чтобы сдвинуть страну с этой мертвой точки.

В этой статье Струве частично перекликается с предыдущими авторами — идея о безрелигиозности интеллигенции, о том, что она не служит ни Богу, ни миру. Но есть одна новая мысль, которую хотелось бы обсудить. Это идея «испуганной власти».

Я бы ее расширил и поговорил об «испуганном обществе»— точнее его части, которая была испугана.

Мы живем в уникальное время — на примере Украины мы можем своими глазами видеть то, что происходило сто лет назад в России — на Украине это происходит прямо сейчас. На Украине произошло два майдана. Майданящим — не удалось сменить ни элиту, ни государство… и вообще, стоит задуматься, а хотели ли они этих перемен? Все зло — казалось, концентрировалось в одном человеке по имени Виктор Янукович. Что касается остальной части элит — то кажется, что народ в лице активной его части просто хотел напомнить о себе, чтобы не вели себя так нагло.

Напомнили.

Проблема, как мне кажется в том, что в отношениях элиты и народа на Украине — пропала добросовестность. Добросовестность со стороны элиты заключается в том, что она воспринимает эту страну как свою, развивает ее, вкладывает в нее деньги, создает бизнесы, развивает государственные институты и т. п. То есть, она имеет больше чем простой человек — но и вкладывает.

На Украине сегодня — этой добросовестности нет. То есть, элита понимает свою временную сущность, то что майдан может ее снести — и потому она не покладая рук ворует и вывозит все что есть хоть немного ценного из страны. Это не то чтобы месть народу за его бунт, тут наверное есть и злоба и бессилие и цинизм и ненависть — мол, ах вы так, неблагодарные — тогда мы…

В России после 1905 года деньги не выводили. Стоимость земли — хороший индикатор — уже в 1908 году перешла к росту. Но две активные части общества — элита и ведомые интеллигенцией низы — перестали видеть в своих контрагентах партнеров по переговорам, и стали видеть врага, которого необходимо уничтожить. Даже не так — интеллигенция всегда видела в самодержавии и элитах смертельного врага. Но вот то что элиты увидели смертельного врага в народе и интеллигенции — вот это было новым.

До этого — казалось, что договориться удастся, и примером был Витте — который читал марксиста Струве. После 1905 года — элита поняла, что договориться не удастся, декабрьские бои в Москве дали направление — при необходимости применять армию, бить артиллерией по собственным городам. Генерал Мин приказывал пойманных с оружием расстреливать на месте, при движении к Москве из Петрограда он приказывал расстреливать железнодорожников на станциях, где есть саботаж. Столыпин применил чрезвычайное правосудие — хотя в масштабах на два порядка меньших, чем потом Сталин. В сущности — элита поняла, что властвовать, опираясь на традиции, больше не получится, и придется опираться на насилие. Все время с 1905 по 1917 годы — шел поиск эффективных форм этого насилия, обильно финансировались правые, черносотенцы. Власть пыталась создать агрессивное правое меньшинство — в противовес агрессивному левому. И доминирующим чувством во взаимодействии с активными низами — были испуг и озлобление. Я хочу обрисовать ситуацию вот как — начиная с 1905 года в одном доме, в одной комнате жили два чужих человека, имеющих друг к другу большие счеты…

В чем может выражаться это сожительство? Во многом. Это и принцип «чем хуже тем лучше». Это и ожидание слабости другой стороны, чтобы наброситься и раздавить ее. Это и повседневное гнобление.

Почему говорят: в России за десять лет может измениться все, а за двести — ничего? Об этом говорится. В России не было и нет последовательного прогресса и понимания этого прогресса. Каждая революция неизбежно заканчивается контрреволюцией. Проигравшая сторона — при первой слабости обязательно попробует вернуть все на свои места, обязательно ударит в спину. Шаг вперед — шаг назад, а то и два. Струве сказал — революция и реакция в России как то обреченно грызут друг друга. Причины — описаны в статьях ранее: это и аправовое сознание интеллигенции, неумение создать новое право взамен старого, и «принципиальное», не допускающее компромиссов решение вопросов по принципу «все или ничего», когда противоположной стороне не остается никакого пространства, ей нечего терять и остается только атаковать. Так ведь у нас гражданская война началась, в которой полегло в несколько раз больше людей, чем на полях брани Первой мировой.

Я не хочу принципиально искать правых и виноватых — тут все стоят друг друга. Ни та ни другая сторона не была готова к компромиссу, ни та ни другая сторона не была готова к уступкам. Отмечу лишь, что интеллигенция была такой все время своего существования — а остальные такими стали. Невозможно договориться с тем, кто принципиально не хочет договариваться, а хочет последним пинком раздавить гадину.